Томас почувствовал, как у него сжалось горло при воспоминании об этом событии, которое так живо предстало перед ним, словно оно случилось вчера. Он продолжал смотреть на Мадлен, хота для того, чтобы не отвести от нее глаз, ему пришлось призвать на помощь всю свою силу воли.
– Я был потрясен ее красотой, – продолжал он дрожащим шепотом. – Когда она повернулась ко мне и взглянула на меня своими очаровательными светло-голубыми глазами, все мысли вылетели у меня из головы, хотя я прекрасно помню, как внутри все сжалось от досады, обиды и боли. Ведь будь я таким, как прежде, я бы смог произвести на эту очаровательную женщину впечатление. Увы... Теперь мне оставалось лишь одно: стыдливо опустить голову. Я уже готов был это сделать, как вдруг эта красавица ласково мне улыбнулась и, подойдя, села рядом со мной. Со мной, жалким калекой, в то время как в коридоре было полным-полно свободных мест! А потом она заговорила со мной, – продолжал Томас все тем же хрипловатым шепотом. – Похоже, ей не были отвратительны ни мое изуродованное ранами и ожогами лицо, ни жалкий обрубок вместо ноги. Она принялась очень мило рассказывать мне о своей поездке в Лондон, рассказала нежным, как бархат, голосом, что живет во Франции, все это время улыбаясь и ласково касаясь рукой моей руки. Она обворожила меня, эта необыкновенная француженка! И когда два часа спустя она ушла, а я завел о ней разговор с сэром Райли, я с изумлением узнал причину, по которой она приехала в Англию. Неужели такое возможно? Неужели и в самом деле эта француженка – английская шпионка? Сэр Райли рассказал мне обо всем, что ей удалось сделать, причем сделать самостоятельно, не получая ни от кого никаких указаний, на собственные средства. И хотя, похоже, сэр Райли не принимал эту женщину всерьез, я был потрясен ее волевым характером и предложил ему нанять эту француженку на службу, к чему он отнесся весьма скептически.
Томас понимал, что наступает самый решающий момент его повествования. В висках у него стучало, внутри все сжалось от страха, ноги дрожали, однако он заставил себя продолжать.
– Я настоял, чтобы сэр Райли ее нанял, и четыре дня спустя он это сделал, о чем впоследствии ни разу не пожалел. Но самое удивительное оказалось в том, что я настолько увлекся этой женщиной, неожиданно вихрем ворвавшейся в мою жизнь, что жалость к самому себе испарилась, словно ее и не было. У меня теперь была цель, и я был преисполнен решимости ее достичь.
– Я послал двух человек во Францию, чтобы они узнали об этой женщине как можно больше, начиная с ее прошлого и кончая настоящим: ее вкусы, пристрастия, радости и горести и тому подобное. Так я узнал о том, что в детстве она чувствовала себя одинокой, что воспитывала ее красивая, но эгоистичная мать, что смерть отца причинила ей много страданий, что она поставила себе задачу изучить английский язык и выполнила ее. Я узнал о том, кто был ее первым любовником, узнал, что она стала обычной танцовщицей, чтобы обеспечить себе средства к существованию.
Томас заметил, что по щекам Мадлен потекли слезы, отражаясь в угасающем свете пламени камина. От жалости у него заныло сердце. Как же ему хотелось подойти к ней, прижать к себе, сказать, что все будет хорошо, что иначе и быть не может. Однако нужно было закончить рассказ.
– Но самое ужасное, Мадлен, – продолжал он, не в силах больше сдерживать своего горя, – что спустя полгода или месяцев семь после того, как я познакомился с этой красивой, необыкновенной женщиной, я понял, что влюбился в нее. Но не в ее внешнюю оболочку, тот очаровательный образ, который она демонстрировала всем и перед которым не мог устоять ни один мужчина, а в ее неукротимый дух, ее таланты, которые она не спешила выставлять наружу, ее доброту, смелость и решимость мужественно переносить свою нелегкую долю, уготованную судьбой неизвестно за какие грехи. Через год после знакомства я знал о ней все, восхищался ею и понимал ее. Я понял, что она пользовалась своей красотой и своими чарами, чтобы утвердиться в этом мире, потому что люди судили ее только по внешности, им не было никакого дела до того, что творится у нее в душе.
Подавшись вперед, Томас с силой стукнул себя кулаком по груди.
– Мне ли не знать, как это больно, когда судят только по внешнему виду! Мне ли не знать, как глубоко может ранить людская грубость и несправедливость! Я страдал от этого точно так же, как эта храбрая женщина, и прекрасно понимал, какую душевную боль ей приходилось выносить.
Мадлен закрыла лицо руками. Тело ее сотрясалось от беззвучных рыданий.
Томас едва не зарыдал вместе с ней. Он стоял всего в нескольких шагах от Мадлен, но не мог к ней подойти. Никогда в жизни не доводилось ему испытывать такого страха, какой он испытывал в этот момент, каждую секунду ожидая, что Мадлен вот-вот накинется на него с гневными упреками либо, что еще хуже, навсегда отгородится презрительным молчанием. Но остановиться он уже не мог.
– В течение долгих лет я ждал, давая ей работу, которая была ей так необходима, любя ее издалека, необыкновенно гордясь ее успехами, испытывая ужасную боль всякий раз, когда она заводила нового любовника, страстно мечтал оказаться на его месте. Мне хотелось стать не только ее возлюбленным, но и другом, который мог бы ее утешить в трудную минуту, которому она могла бы доверять, с которым могла бы поговорить, когда ей было одиноко. Я не мог ожидать ничего в ответ на все свои старания, и тем не менее в течение многих лет я вполне без этого обходился, поскольку понятия не имел, как мне вновь встретиться с этой женщиной, как сделать так, чтобы она меня узнала. И наконец прошлым летом меня осенила одна идея. Если я устрою так, что она приедет в Англию работать со мной, только со мной и больше ни с кем, у меня появится зыбкая надежда на то, что она проникнется ко мне симпатией, ко мне, скромному ученому, а со временем, быть может, и полюбит меня.
Томас с трудом проглотил комок в горле и, глядя на тихо плачущую Мадлен, продолжал:
– Я люблю тебя, Мадлен. Я не очарован твоей красотой, не увлечен тобой, а люблю тебя, крепко, искренне, всем сердцем. Я люблю ту маленькую девочку, которой много пришлось испытать, у которой вместо нормальной матери была мать наркоманка и пьяница. Я люблю ту девочку, которая потеряла отца, единственно любимого человека, и которая в пятнадцатилетнем возрасте нашла утешение в объятиях человека вдвое себя старше. Я люблю твой смех, твою гордость, твой ум. Люблю твой тонкий вкус, люблю твою способность видеть красоту во всем, несмотря на то, что тебя окружает физическое уродство.
Он понизил голос и заговорил еще более проникновенным тоном:
– Я буду любить тебя, когда ты состаришься, Мэдди, когда годы в конце концов убьют в тебе очарование молодости. Я буду любить тебя, когда лицо твое покроется морщинами, волосы поседеют, груди обвиснут, а талия расплывется. Я люблю тебя больше, чем я когда-либо любил, но, что более важно, я ценю тебя как отличного специалиста. Ты вернула мне жизнь, и я буду жить для того, чтобы сделать тебя счастливой.
