Нагнувшись, он прижался лицом к ее рукам.
– О царь небесный, как я умолял ее, но она даже не хотела меня слушать. Я не мог удержать ее от погребения заживо. Она не хотела стать монахиней, хотела жить своей жизнью, со своим ребенком и мужем…
Сенред поднял голову, всматриваясь в царившую на чердаке полутьму.
– Я отправился в монастырь Сен-Дени, чтобы убить его, долго с кинжалом в руке ожидал у ворот, когда он появится, но так и не смог поднять на него руку. Я пощадил его ради нее.
Затем я уехал из Франции. Но перед этим я стоял в аржантейской часовне и наблюдал, как Элоиза, а вслед за ней и Абеляр принимают монашеский обет. Делалось это по его настоянию. Таким вот безжалостным обращением он и разбил сердце моей возлюбленной.
Стало уже совсем темно, и Констанс едва различала его лицо. Она вновь обняла его за плечи. Хотела приласкать, утешить, но не знала как. Он был прав: его поступками все еще руководили демоны. Одержимый своими дикими чувствами и жестокой иронией, он всячески старался отгородиться от мира. Она порывалась спросить его: «Ты все еще любишь ее?» – и про себя вновь и вновь добавляла: «Как я люблю тебя».
Но к чему задавать вопрос, если заранее знаешь ответ?
– Я сошел с ума, – сказал он глухо, уткнувшись в ее плечо. – Хотел уничтожить весь мир и все, что в нем есть. Хотел сеять гибель и несчастья, как Абеляр.
Она погладила его мокрые волосы.
– Ну хватит об этом…
– Боже, они говорят, что временами в меня вселяется демон, и я ничего не могу с этим поделать.
Да, она сама видела, в каком дьявольском смятении иногда он пребывает. Констанс уложила его на сено.
Он взглянул на нее:
– Что ты делаешь?
– Я хочу любить тебя, – шепнула Констанс. – Любовь еще живет в тебе. Я это знаю…
Она наклонилась над ним и стала медленно целовать его губы, обводя вокруг них языком. Она почувствовала, как он напрягся.
– Констанс. – Он уклонился от очередного поцелуя. – Я знаю, что был несправедлив к тебе. Я…
Он вытянулся и застонал, когда ее рука погладила его живот, затем сползла вниз к выпуклости, поросшей мягкими волосами. Нащупала и обвила пальцами его упругое естество.
– Констанс, я не хочу прикасаться к тебе. – С его губ сорвался глухой стон. – Умоляю тебя, оставь меня в покое.
Она стала нежно целовать его скулы, шею, грудь. Лизала его гладкую влажную кожу, шепча ласковые слова. От его тела шел легкий запах мускуса. Когда ее губы спустились к бледным завиткам вокруг его мужской плоти, дыхание Сенреда стало резким и прерывистым.
В свое время он поддразнивал ее тем, что у нее было много мужей, и говорил, что каждый из них, вероятно, учил ее, как лучше всего угождать мужчинам. В какой-то степени это было верно. И Констанс воспользовалась всем своим приобретенным умением, чтобы доказать ему, что любовь еще продолжает существовать в этом жестоком мире.
Целуя его легко и нежно, она спускалась все ниже и ниже, обласкала его бедра, а затем вернулась к его воинственно восставшему, напрягшемуся естеству.
Его руки бродили по ее плечам, по волосам. Он весь изгибался под нею, бормоча что-то нечленораздельное, теряя последние остатки самообладания.
Констанс сбросила с себя тунику, скинула грубые башмаки. Затем легла на него и осторожно, помня, как непомерно велико его мужское достоинство, приняла его в себя и стала ритмично двигаться. Но он вдруг схватил ее за руки и весь подался вверх, заставив ее вскрикнуть от пронзившего все ее существо наслаждения.
– Черт побери, Констанс, – задыхаясь, выдавил он. – Почему я так нуждаюсь в тебе? Почему так неистово тебя хочу?
Он двигался навстречу ей, его руки ласкали ее груди. Вся пылая от страсти, она знала лишь одно, что безумно хочет его. Хочет, чтобы он обрел в ее любви столь необходимое ему утешение.
Когда она попыталась выразить это словами, он закрыл глаза.
Чуть погодя Сенред поднял ее, поставил на колени и повторил все сначала, но уже в этой позе. Потом положил на спину и заставил высоко поднять ноги, чтобы как можно глубже проникнуть в нее. Она знала, что он уже много раз достиг пика и все же продолжал, не останавливаясь.
На неистовство его страсти, извиваясь всем своим гибким телом, оставляя на его плечах и руках следы своих зубов, она отвечала не менее неистовой ответной страстью. Наконец с громким криком облегчения, весь в поту, он упал на нее. Крепко обняв его шею, неимоверно усталая, вся переполненная любовью, Констанс могла только рыдать, не в силах произнести ни слова.
После долгого, как ей показалось, молчания он прошептал ей на ухо:
– Ах, моя дорогая, как я скучаю по твоим длинным волосам.
Почувствовав, что она напряглась, он тихо рассмеялся.
Когда они покидали конюшню, у ворот их встретил конюх с узелком, который он передал Констанс.
– Погода не слишком-то хорошая для путешествия, – сказал он. – Постепенно холодает, и к вечеру можно ждать гололедицы, поэтому будьте осторожны. Говорят, что молодая леди Морле тоже путешествует и ее повсюду разыскивают враги. У нас тут много людей, которые были бы счастливы ей помочь.
Они остановились и встревоженно посмотрели на него.
– А ты узнал бы ее, если бы увидел? – стараясь не выдать себя, с безразличным видом спросил Тьерри.
Конюх ухмыльнулся, показывая свои щербатые зубы.
– Однажды я видел ее на пути в Лондон. Ее сопровождают сто рыцарей, слуги и большой обоз. Она очень хороша собой и очень добра, добрей не бывает. Никогда не отказывает в помощи бедным и нуждающимся. – Он кивнул. – Некоторые даже молятся ей, как святой.
Тьерри изумленно заморгал:
– Молятся ей?
Старик перевел свой проницательный взгляд на Лвид.
– Старые обычаи очень живучи. К тому же в наши дни не скажешь, кто христианин, а кто нет. А есть и такие, – добавил он с многозначительной усмешкой, – которые умудряются придерживаться и старой и новой веры. Они разводят костры в День Всех Святых и летом в праздник Белтейн,[9] и все видят, что старые боги еще живы. Так же они празднуют и Рождество. Когда молодые девушки гадают по миске воды, кто станет чьим мужем, это, ей-богу, не по-христиански. Честно вам признаюсь, если кто-нибудь скажет мне, что леди Морле – девушка-ива и что они молятся, чтобы она осуществила их желания, я ни словом не возражу. И моя жена Гундри тоже ничего не возразит.
– Святой Иисусе. – Тьерри оглянулся, ища глазами Сенреда, но его высокий друг уже шагал по дороге. – Я должен идти, – торопливо сказал он. – Послушай, пожалуйста, держи язык за зубами. Ради бедных путешественников.
– Не беспокойся, буду нем как рыба, – сказал кучер. – Сегодня спозаранок, только-только запел петух, я сказал моей жене Гундри…
