Человека, заставившего ее верить в дружбу. В партнерство.
В любовь.
Шокированная этой мыслью, Пиппа отстранилась, прервав поцелуй, счастливая, что Кросс дышит тяжело и прерывисто, не обращая внимания на свистки и аплодисменты, доносившиеся со всех сторон.
Но она не обращала внимания на собравшихся. Смотрела только на него. Ждала его прикосновения. Этой минуты.
И не хотела останавливать его. Останавливать это… но выхода не было. Нужно сказать ему. Немедленно. Но что она может сказать, когда он целует ее, хотя Пиппа надеялась вернуться к поцелуям как можно скорее.
И даже попыталась снять маску, думая только о нем.
– Кросс…
Но он поспешно перехватил ее руки и сжал:
– Вы погубите себя.
Он кивнул головой в сторону толпы:
– Вам нужно уйти. Сейчас. Прежде чем… – настойчиво начал он.
Пиппа недоумевала. Он отталкивает ее, хотя только что прижимал к себе. Она так хотела рассказать ему все, что чувствует, объяснить эти странные, храбрые, новые эмоции. И слова уже были готовы сорваться с языка.
«Я люблю вас».
Она собиралась это сказать.
«Собиралась любить его».
А после ее исповеди решится все остальное.
Но прежде чем Пиппа успела заговорить, вмешался вкрадчивый голос:
– Похоже, все были приглашены на Столпотворение в этом году. Леди-будущая-графиня, какое удовольствие снова вас видеть, да еще в такой скандальной ситуации.
Если бы даже голос не был знаком, омерзительное прозвище сразу указывало на Диггера Найта, внезапно возникшего за плечом Пиппы. Она закрыла рот и повернулась к Найту, стоявшему рядом с хорошенькой девушкой без маски, слишком молодой и чопорной, чтобы быть одной из его женщин.
– Мистер Найт, – сухо приветствовала Пиппа. И сама того не сознавая, отодвинулась от ярко одетого мужчины поближе к Кроссу, теплому, надежному, созданному для нее…
Найт улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы:
– Вы меня помните? Я польщен.
– Вряд ли вас можно легко забыть, – холодно ответила Пиппа.
Он проигнорировал укол.
– Вы получите особенное удовольствие этим вечером, Леди-будущая…
Найт замолчал, позволив Пиппе вернуться мыслями к поцелую, отчего ее щеки вспыхнули.
– Вы будете первой, кто поздравит Кросса.
– Диггер, – вмешался Кросс, и Пиппа поняла, что он заговорил впервые с появления Найта. Она взглянула на него, но он намеренно отводил глаза. – Это не относится к делу.
– Учитывая то, что сейчас наблюдала половина Лондона, думаю, что относится, – сухо процедил Найт и вновь обратился к Пиппе.
Одновременно Кросс пронзил ее взглядом.
– Идите домой, – настойчиво потребовал он. – Поспешите. Сейчас.
В глазах сквозило столько тревоги, что Пиппа уже почти готова была послушаться и шагнула к выходу.
– Чушь, – вмешался Найт. – Она не уйдет, пока не услышит ваши новости.
– Новости? – переспросила Пиппа с любопытством.
Кросс серьезно покачал головой, и в животе Пиппы осела огромная тяжесть. Что-то не так. Ужасно не так.
Она взглянула на Найта и на девушку, с несчастным видом стоявшую рядом.
– Его новости.
Найт рассмеялся, громко, нагло, режущим уши смехом. Словно услышал забавную шутку.
– Боюсь не дождаться, пока он скажет сам. Слишком я взволнован. Поэтому не уступлю ему такой чести.
Пиппа чуть прищурилась, радуясь, что маска мешает ему увидеть ее глаза.
– Вряд ли мне удастся вас остановить.
– О, как я люблю дам с острыми язычками! – воскликнул Найт. – Видите ли, дорогая, не одна вы вскоре станете графиней. Этот граф просил руки моей дочери. Она, конечно, согласилась. Я думаю, вам будет приятно поздравить эту парочку.
Диггер указал на молодых людей, вовсе не выглядевших счастливыми:
– Вы первая узнали об этом.
Пиппа открыла рот. Это, конечно, неправда. Быть такого не может.
Она повернулась к Кроссу, который смотрел на кого угодно, кроме нее.
Она не так расслышала. Должна была не так расслышать. Кросс не женится на другой. Он сам говорил… что не создан для брака.
Но она увидела правду в его отчужденном взгляде. В том, как он не поворачивался, чтобы взглянуть на нее. В том, как молчал. В том, как не спешил отрицать слова Найта, слова, обжигавшие ее как самое страшное обвинение.
Пиппа в панике взглянула на девушку: черные локоны, голубые глаза, фарфоровая кожа и хорошенькие красные, сложенные бантиком губки. Выглядит так, словно занята счетными книгами. Ничего похожего на невесту.
«Она выглядит так, как ты – при мысли о браке с Каслтоном».
Пиппе не следовало спрашивать, но она не могла сдержаться.
– Вы выходите за него?
Черные локоны закивали.
– Вот как, – выдавила Пиппа, не в силах найти другое слово. – Вот как…
Кросс не смотрел на нее, когда заговорил. Голос звучал так тихо, что она не расслышала бы, если бы не следила за его губами… теми губами, которые изменили все. За мужчиной, который изменил все.
– Пиппа…
«Женитьба не для меня».
Еще одна ложь. Одна из скольких?
Боль, прострелившая ее, была почти невыносимой. Грудь стеснило так, что она не могла дышать. Он женится на другой.
И это ранило.
Пиппа подняла руку, потерла то место, где гнездилась боль, словно прикосновением могла ее стереть. Но, глядя на человека, которого любила, стоявшего в обществе будущей жены, поняла, что боль так легко не уймется.
Всю свою жизнь она слышала о любви. Смеялась над любовью. Считала ее глупой метафорой. Человеческое сердце сделано не из фарфора. Оно сделано из плоти и крови и выносливой, удивительной мышцы.
Но здесь, в этой комнате, окруженная смеющимися, веселящимися аристократами, она узнала об анатомии больше.
Похоже, существует такая вещь, как разбитое сердце.
Научный дневник леди Филиппы Марбери
Человеческое сердце весит в среднем одиннадцать унций и бьется приблизительно со скоростью тысяча ударов в день. В Древней Греции была широко распространена теория о том, что, как самая сильная и жизненно важная часть тела, сердце в некоторых случаях играет роль мозга: собирает информацию от других органов через кровеносную систему. Аристотель включил мысли и эмоции в свою гипотезу, касающуюся вышеуказанной информации, – факт, который современная наука находит весьма странным в свете понимания основных принципов анатомии.
Есть сведения о том, что еще долго после того, как человека посчитали мертвым, а ум и душа выходят из оболочки, сердце может продолжать биться. Может ли оно при этом и чувствовать? А если так, чувствует ли оно больше или меньше боли, чем сейчас ощущает мое?
31 марта 1831 года.
За пять дней до свадьбы
