— Я докажу, что могу тренировать кошек лучше, чем ты! — крикнула вслед свекровь. Мегги не замедлила шага. Но все же слегка улыбнулась. Мэдлин никогда не сдается!
В посылке из дома оказался семейный портрет. Она не сознавала, что плачет, пока Томас не процедил:
— Хорошая картина. Правда, в жизни у Мэри Роуз не такие огненные волосы. А у Макса подбородок острее. Что же до Лео… он, кажется, вот-вот сорвется с места, перескочит через забор и помчится по полям. Но, в общем, превосходно. Перестань плакать.
Мегги, шмыгнув носом, поставила портрет на столик, поближе к стене, отступила и вновь всмотрелась.
— Поразительно! Отец знал, что я буду ужасно скучать по дому. Он лучший родитель в мире.
Томас промолчал и только немного погодя предложил:
— Может, снесем его вниз, покажем всем? Жаль, что твоего дяди-графа нет на картине. Матушка наверняка ценила бы тебя куда выше, напоминай ты ей почаще о своих высокородных родственниках. Я забыл ей сказать, что твоя тетка — дочь герцога. Может, ты еще сумеешь подняться в ее глазах?
— Она по-прежнему называет меня мисси. Я дважды поправляла ее, ну, разве что чуть язвительно. Но ее не остановить.
— Возможно, ты права, — кивнул Томас. — Пойдем.
Он снес ее портрет в гостиную, поставил на каминную доску и отступил.
— Господи, Мегги, да ведь твой отец — красивый мужчина! У него действительно серебряные пряди на висках?
— По-моему, да, — кивнула Мегги.
— Она слишком молода, чтобы быть вашей матерью, — заявил лорд Киппер, не спуская глаз с Мэри Роуз. — Прекрасные черты, и, хотя она сидит прямо, впечатление такое, что просто тянется к вашему отцу.
— Ее тебе не соблазнить, Найлз, — бросила Мэдлин.
— Хотите пари, дорогая? — улыбнулся он.
— Мэри Роуз — мачеха Мегги. Она шотландка, — пояснил Томас и, отвернувшись от портрета, попросил жену: — Не будешь так добра разлить чай?
И она стала разливать чай. Уже зная вкус каждого, Мегги действовала быстро. Кухарка испекла очень вкусные овсяные лепешки. Теперь, кроме вкусного завтрака, она стряпала довольно сносный обед. И не пела, исключая те моменты, когда каждое утро подавала к столу ореховые булочки. Однако ее старания не распространялись на ужин. Мегги понимала, что ей необходима песня, и терзалась угрызениями совести, потому что до сих пор не подумала об этом как следует.
— Скоро я получу новые рецепты от Мэри Роуз, — пробормотала скорее себе, чем Томасу.
— И кухарка ухитрится изуродовать и эти блюда, — заверил Уильям, входя в гостиную. — Дай ей говяжий окорок, и она превратит его в подметку.
С этими словами он метнул на Мегги настороженный взгляд.
Та нахмурилась и принялась перебирать лепешки на блюде.
— Ты похож на побитую собаку, Уильям! Прекрати немедленно! Хочешь чаю?
Он кивнул и, проскользнув через всю комнату, встал за очень старым мягким креслом, которое Мегги собиралась заменить, как только…
Мегги нахмурилась. Ей нужно поехать в Дублин, на мебельный склад Гиббза, Интересно, что скажет ее муж, если она спросит у него разрешения?
— Это твой отец, Мегги? Викарий?
— Именно. Это ты доставил ему столько неприятностей, которые ему пришлось расхлебывать вместе с твоим братом.
— Что такое? — всполошилась Либби. — Что ты наделал на этот раз, дорогой?
— Мама, я не сделал ровно ничего, с тех пор как вернулся. Лорд Киппер, вы обещали мне показать своего нового гунтера. Мне очень хотелось бы его увидеть, сэр.
— Поскольку твоя мать купила его у меня ко дню твоего рождения, думаю, ты можешь на него посмотреть.
— Новый гунтер, мама?!
Либби кивнула. Уильям бросился к ней и едва не раздавил в объятиях.
— Ты хороший мальчик, Уильям, — заявила она, целуя его в щеку, — и всегда был таким.
Мегги задерживала дыхание, пока не посинела, боясь высказаться вслух.
Ближе к полуночи, когда Томас осторожно прокрался в ее спальню из своей, Мегги сонно объявила из глубин пухового одеяла:
— Томас, нам нужно ехать в Дублин, на мебельный склад.
Томас от неожиданности подскочил на добрый фут и, обойдя комнату раза три, к восторгу Мегги, сказал:
— Хорошо. Ты, возможно, будешь в большей безопасности там, чем здесь. Составь список, и когда все будет готово мы поедем.
— Не хочешь лечь рядом со мной, чтобы как следует все обсудить?
Он поднял глаза. Жена сидела в постели, и на этот раз вместо белоснежной ночной рубашки на ней было надето нечто греховно-прозрачное, цвета персика, облегающее плечи и стаи, так что он мог ясно видеть ее груди.
Плоть его затвердела так, что было больно ходить. К тому времени как он добрался до кровати, эта самая плоть была тверже черенка трубки лорда Киппера.
Томас сделал еще шаг и остановился.
— Нет.
— Что именно?
— Я хочу тебя, Мегги. Стоит тебе взглянуть на меня, и я не в силах этого скрыть.
— Я твоя жена. И тоже хочу тебя. Пожалуйста, Томас, если ты не в силах сказать, что тебя беспокоит, по крайней мере, можешь подойти сюда и взять меня.
Его затрясло, как и ознобе.
— Ты пытаешься совратить меня, — выдохнул он, чувствуя, что дрожь не унимается.
— Конечно, — улыбнулась Мегги. — Если не собираешься поговорить со мной начистоту тогда будем молча наслаждаться друг другом.
Она зачесала назад волосы, волнистые, падающие на спину и правое плечо, обрамлявшие правую грудь. Ах эти волосы и соблазнительная рубашка, которая вот-вот сползет с округлого плечика.
Томас едва не поперхнулся.
— Если у мужчины не осталось гордости значит, он нищ.
— Гордости? О чем ты?
И тут ревность и ярость, так долго разъедавшие душу, терзавшие мозг вырвались наружу и он почти завопил ей в лицо:
— Джереми! Твой проклятый почти кузен! Если еще не сообразила, я именно об этом!
Она молча смотрела на него.
— Ты предала меня в сердце своем, Мегги. Вышла замуж, зная, что любишь ублюдка и что эта любовь жива и сейчас, хотя он женат и скоро станет отцом. Ты вышла за меня, потому что не могла получить его, и поэтому тебе было все равно. Я знал, что ты не питаешь ко мне пылких чувств, но думал, что сумею это изменить. Но на тебя ничто не действует, верно? Ты по-прежнему будешь стоять на своем. Я был дураком, готовым предложить тебе весь мир. Ты хоть на минуту задумалась, Мегги? Чувствовала себя хоть чуточку виноватой, когда согласилась выйти за меня? Ты сильно упала в моих глазах, Мегги, очень сильно.
— Я любила его с тринадцати лет, — глухим, невыразительным тоном выговорила Мегги, очевидно, смирившись с неизбежным.
