— Ты преследуешь меня даже в моей спальне, где я имею право искать покоя и уединения!
— Перестань становиться в позу, осел ты этакий! Я вспомнила, что мне снилось!
— У тебя было время, чтобы сочинить правдоподобную сказку, Мегги!
Но она перебежала комнату, набросилась на него, схватила за отвороты халата и, привстав на цыпочки, выпалила:
— Ничего я не сочиняла! Послушай меня! Я видела Джереми как раз после того, как он прислал мне Мистера Корка. Естественно, он был у меня на уме, но совсем не по тому поводу! Мне приснились кошачьи бега!
— Ха!
— Заткнись, черт бы тебя взял! Я увидела, как Мистер Корк далеко обогнал других участников. И вдруг он начал меняться: стал черным, глаза засверкали оранжевым огнем, живот раздулся так, что едва не волочился по земле. Я глазам не могла поверить. И тут Джереми заявляет, что должен заново вырезать фигурку, так, чтобы она была похожа на нового Мистера Корка, потому что сходство утеряно. А я стала умолять его не делать этого. Хотела вернуть своего Мистера Корка, а не это чудовище.
— И ты искренне желаешь, чтобы я этому поверил? — тихо выговорил Томас.
Мегги отступила на добрых два шага и, в свою очередь, спросила:
— Разве я когда-нибудь лгала тебе?
— Да, утаив правду.
— Ах, смертный грех умолчания, не так ли? Будешь жевать жвачку старых обид, пока челюсти не склеются? Нет, это чисто риторический вопрос. Итак, я тебе когда-нибудь лгала?
Томас молчал. Она снова открыла рот, но он поднял руку.
— Мет, помолчи. Я думаю. До свадьбы мы были знакомы довольно много времени. Я пытаюсь вспомнить, лгала ли ты мне.
Теперь настала очередь Мегги нетерпеливо бродить по этой неприветливой неуютной комнате, наполненной зловещими тенями. С каждым шагом ее все больше охватывала тоска. Она ненавидела это чувство всеми фибрами души, потому что оно не давало жить. Томас снова повернулся к окну, за которым прекрасная полная луна освещала спокойное море.
Настоящее волшебство. Как в сказке. Только людям сейчас не до сказок.
— Нет, — ответил он наконец. — Не помню, чтобы ты когда-нибудь лгала мне.
— Вот и хорошо, — кивнула она, едва выговаривая слова, в полной уверенности, что он обязательно вспомнит что-то. В конце концов, ничто человеческое ей не чуждо. — В таком случае не могли бы мы начать сначала, Томас?
— Мегги, — пробормотал он, оставаясь на месте, то есть очень далеко от нее, — что, если бы я любил другую и не смог бы получить, а потом женился бы на тебе, так ни в чем и не признавшись?
Мегги похолодела. Затрясла было головой, но замерла и широко раскрытыми глазами уставилась на мужа.
— О Господи, — выдавила она. — Господи!
— Вот именно, — кивнул Томас. — Теперь поняла?
— Да узнай я о таком, задала бы тебе трепку! Затоптала бы в грязь! Обрила бы твою голову и подбила оба глаза! Как же это я не подумала, что мне могут отплатить той же монетой?!
Томас был ужасно доволен, но не хотел, чтобы Мегги это заметила.
— Но и я хорош: чуть не изнасиловал тебя в нашу первую ночь.
— Нет, хуже всего была та ночь, когда ты просто молча оставил меня! Это невыносимо, Томас. Пожалуйста, никогда больше не делай такого! Если хочешь затоптать меня в грязь, я ни слова не скажу.
Она снова оказалась в островке лунного света, и эта персиковая штука засеребрилась и стала совсем прозрачной от ее груди до пола, так что Томас жадно впился глазами в се обрисованное тонкой тканью тело.
— Запомни. Если я сейчас убегу, то не дальше твоей спальни, — предупредил он.
— Пожалуйста, не оставляй меня, — повторила Мегги, подходя к нему. Она не протянула руки, только остановилась не дальше чем в дюйме от него и подняла голову.
— Томас, почему ты женился на мне?
— Потому что люблю тебя, глупышка ты этакая. И думал, что и ты меня любишь.
— Но ты и словом не обмолвился насчет любви.
— Верно.
— Почему?!
— Знаешь, Мегги, — протянул он, — было в тебе нечто такое… заставлявшее понимать, насколько ты молода, невинна и нетронута. Ты просто не была готова к таким изъявлениям чувств.
— Молода, невинна, и ты считал, будто я тебя люблю? Что это не какое-то мимолетное, детское увлечение?
— Ты так умна, что даже противно становится!
— Вот и мои родные утверждают то же самое, — вздохнула она. — Понимаешь, здесь, в Пендрагоне, столько всего происходит! Кто-то так невзлюбил меня, что старается убрать или даже убить. Вот и ты, Томас, сам не знаешь, поцеловать меня или убраться подальше.
— Если даешь мне право выбора, я предпочел бы поцелуй.
У него просто пальцы чешутся от нетерпеливого желания коснуться ее грудей, сжать нежные холмики прямо через шелк.
Так он и поступил, закрыв глаза, наполнив ладони упоительной тяжестью, гладя большими пальцами соски.
Ощутив, как она подалась вперед и трогательно толкается грудью в его руки, Томас открыл глаза и улыбнулся.
— По-моему, ты хочешь меня так же сильно, как я тебя.
— Больше, — призналась Мегги. — Ты был моим наставником, Томас, и хорошо меня выучил.
Она встала на цыпочки и поцеловала его.
— Пожалуйста, откройся, мне, — прошептала она, и он так и сделал, и весь жар, вся его сила, и страсть, и жгучая боль, которую причинила Мегги, все вылилось в этом поцелуе, в объятиях, таких крепких, что ее ребра, казалось, вот-вот треснут, а потом ей стало все равно.
Гигантская старая кровать была всего в десяти футах от них. Уложив ее на обюссонский ковер, такой вытертый, что она чувствовала иголочки холодного воздуха, обжигавшие лопатки, Томас вынудил себя на минуту остановиться.
— Я хочу, чтобы это было быстро и грубо, — выдавил он хриплым, гортанным голосом.
Мегги забыла обо всем и терлась об него, возбужденно мурлыча, совсем как ее кошки, исступленно извиваясь, окончательно потеряв голову. Сил хватило только на то, чтобы обхватить его шею и притянуть к себе.
— Пожалуйста, скорее, Томас. Скорее!
Мгновенно обезумев, он навис над ней. Ни капли нежности, ни единой ласки, но Мегги бурлила энергией, сознанием собственного могущества и чем-то еще, чего она сама не понимала.
Она могла бы поклясться, что в темной комнате стало светлее и даже дышалось легче, словно сам воздух переменился, когда она издала пронзительный торжествующий крик. Но Томас, благослови его Боже, еще не насытился, и уже через несколько секунд она снова задохнулась, терзаемая наслаждением. Ее руки так и порхали над ним, гладили, прижимали и даже впивались, а с губ слетали жалобные вопли, которые он как-то ухитрялся заглушать своим плечом.
— А теперь я умру, — решила она, такая уставшая, что не было сил шевельнуться, — но умру счастливой.
