Инквизитор презрительно фыркнул:
– Тебя неверно информировали. Арестовать братьев д'Олни приказал Его Величество король Филипп.
– И в чем их обвиняют? И в чем обвиняют меня?
Инквизитор усмехнулся.
– Я вижу, ты прикидываешься дураком. Хорошо, – он неожиданно дернул головой. Гюлимая де Ногаре мучил нервный тик, поэтому его голова иногда странным образом дергалась влево.
Стоящий на пороге детина с густыми бровями вышел в коридор и вернулся с табуреткой, которую поставил рядом с инквизитором. Другой стражник поднял факел и вставил древко в металлическое кольцо на стене. Затем повернулся, отстегнул от пояса что-то черное. Когда стражник подошел ближе, Лэр понял, что это дубинка, с одного конца обтянутая кожей.
– А сейчас, – де Ногаре опустился на табуретку, – ты скажешь мне, где и когда ты встречался с леди Николетт Бургундской.
Глаза Лэра сверкнули яростью.
– Если вы выдумали эти встречи, то вам, а не мне, знать, когда они проходили!
Стражник с дубинкой подошел еще ближе. На тупом лице загорелась звериная ухмылка, в глазах застыла животная радость. В неровном свете факела лицо стражника обрело сходство с мордой озлобленного волка.
Де Ногаре медленно продолжал:
– Есть свидетели ваших встреч. Отрицая правду, ты только навлечешь на себя неприятности. Очень болезненные неприятности.
Лэр не ответил. Его глаза неотрывно смотрели на черную дубинку. Только сейчас он ощутил настоящий страх. Они хотят выбить из него признание. И могут добиться своего.
– Я спрашиваю еще раз, – де Ногаре скрестил паучьи ножки, глаза прищурились. Он кивнул человеку с дубинкой. Тот поднял ее над головой, ухватив правой рукой обитый кожей конец. Лэр сжал зубы. Цепь натянулась. Он увидел только быстрое движение волосатой мясистой руки, и дубинка просвистела вблизи его щеки.
Де Ногаре улыбнулся.
– Что ты скажешь сейчас, мой синеглазый шевалье?
И вновь просвистела дубинка. На расстоянии волоска от носа де Фонтена, тело которого покрылось холодным липким потом. Но Лэр сжал зубы и ничего не ответил.
И вновь кивок инквизитора. Резкий взмах дубинки. На этот раз боль ослепила Лэра. Удар пришелся по лицу. Возможно, сломана челюсть. Даже, если бы он и захотел, все равно не смог бы сказать ни слова. Он не мог даже закричать. Лицо де Ногаре осталось бесстрастным.
– Моему терпению пришел конец. У меня больше нет времени на игру в молчанку. Назови даты.
Не получив ответа, он снова кивнул головой. Теперь на Лэра обрушился целый град ударов – по лицу, плечам, коленям. Еще немного, и он потеряет сознание от боли.
– А сейчас ты готов стать благоразумнее? Лэр закашлялся, сплевывая кровь. Поднял глаза на уродливую фигуру, сидящую перед ним на табурете и выдохнул только одно слово:
– Нет!
Еще несколько ударов, и он потеряет сознание. И тогда благородное беспамятство избавит от боли… Лэр закрыл глаза, ожидая нового потока ударов.
Но вместо этого услышал голоса. Открыв глаза, он увидел, что де Ногаре встал и стоит у двери. В подвал вошел еще один человек, одетый в ливрею личного слуги короля. Вошедший и инквизитор обменялись несколькими фразами. Затем де Ногаре повернулся к стражникам.
– Снимите с него оковы, оденьте. Затем займитесь остальными. Через час будет заседание Совета.
Николетт лежала на соломенном тюфяке, полностью утратив чувство времени. Слезы, казалось, иссякли. Иногда она забывалась коротким сном, но через какое-то время вновь просыпалась, с ужасом обнаружив, что окружающий кошмар – реальность. А ведь не так давно она была счастлива. Детство, проведенное в родной Бургундии среди братьев и сестер, теперь казалось светлой мечтой. Тогда она думала, что от всех жизненных печалей и бурь ее могут спасти любящие руки няни, дорогой Озанны. Единственным несчастьем казалась сломанная нога любимой куклы. Все было безоблачным. Было… До того дня, когда ее и всех братьев и сестер проводили в часовню, где горело два ряда свечей, и где перед алтарем лежал их отец. На бледных губах не было улыбки, а сильные теплые руки стали твердыми и холодными. Кончилось детство…
Зимой от воспаления легких умер старший брат, а оставшийся единственный брат Этудес был послан учиться во Францию. Но жизнь продолжалась. Летом мать вновь вышла замуж. Новый муж был моложе жены, жадный до власти человек. По его настоянию двух сестер Николетт отправили в монастырь. Такая же участь ждала и Николетт, не приди отчиму в голову мысль выдать ее замуж за старшего сына короля. Еще будучи ребенком она обещала стать красавицей. Об этом ей не раз говорили ее няни. Отец очень гордился красотой дочери. Люди восхищенно шептались при виде очаровательного ребенка. Даже Озанна, дорогая Озанна, однажды сказала, что когда-нибудь к Николетт придет молодой шевалье, восхитится ее красотой и подарит ей свое благородное сердце.
Николетт вовсе не удивилась, когда прибыли посланцы короля – ей тогда было шестнадцать. Странным образом она поверила, что сбывается предсказание Озанны.
Мать Николетт вновь проявила интерес к дочери. Даже отчим стал относиться с уважением. Вокруг девушки завертелись портнихи. Король прислал дорогой подарок – роскошные украшения. Небольшая изящная карета повезла ее в Париж, в который Николетт приехала, полная наивных мечтаний. Очень скоро они развеялись. С первой встречи она поняла, что должна выйти замуж за злобного, ехидного юношу.
Первый день совместной жизни был отмечен трагедией – остатки со свадебного стола бросили беднякам, и дюжина людей погибла в давке. Николетт была в ужасе. Но жених только усмехнулся.
– Крестьяне. Мрут и размножаются, как крысы.
«Я ненавижу его», – подумала Николетт, лежа на тюфяке. – «Я ненавижу его».
Как трудно прогнать страх!
Больше всего Николетт боялась, что ее сожгут. Она боялась огня, так как была свидетельницей казни на костре по приказу короля. Присутствовала вся знать, почти половина Парижа. Все собравшиеся посчитали – к ее искреннему отвращению – это зрелище своего рода развлечением.
Та сцена до сих пор стояла у нее перед глазами. Улюлюканье толпы. Старика тащат на самый верх сложенных вязанок хвороста, привязывают к столбу. Огромные языки пламени лижут сосновые сучья, раздается треск, пахнет дымом. И человеческая плоть, подобно воску, превращается в ничто. Ужасные крики. Николетт ощутила тогда приступ тошноты.
– Боже, смилуйся надо мной. Не дай мне умереть на костре. Я невиновна!
Слез больше не осталось. Она начала молиться. Пытаясь забыться, все повторяла и повторяла размеренные строки. В какой-то момент слова перестали срываться с ее губ, невидящий взгляд был направлен в темноту подвала.
