Сестра Джованна пожала плечами, словно говоря «вольному — воля». Она и вправду не хотела удерживать Бьянку Крочиато в монастыре: дерзкая и горделивая девица была ей в тягость. Сказать по правде, все четыре её воспитанницы — наследницы весьма знатных семей Сан-Лоренцо — временами пугали её, смиренную и набожную. Делия ди Романо в свои семнадцать лет была излишне умна и совершенно лишена девичьей наивности. Чертовка Чечилия Чентурионе, графская дочь, была непредсказуема и взбалмошна. Лучию Реканелли сестра подлинно любила, но временами сетовала на праздную мечтательность и нелепые причуды своей подопечной. При этом сестру Джованну пугало и то обстоятельство, что все четыре её воспитанницы были — каждая на свой лад — весьма красивы. Это, в понимании многоопытной монахини, было совсем не к добру…
Сейчас сестра Джованна в ответ синьорине Крочиато тихо заметила, что если Бьянка собирается вернуться к брату, ей нужно заблаговременно собрать вещи, при этом монахиня видела и пренебрежительный взгляд девицы, словно говоривший, что уж без неё сама Бьянка никак не догадалась бы об этом.
Сестра Джованна тихо вздохнула.
— Феличиано ничего не пишет о делах в замке, — проронила Чечилия Чентурионе, стремясь одновременно сгладить неловкость и кое-что узнать. — Энрико написал, как там дела, Бьянка?
Та окинула Челилию недоуменным взглядом, бросила на стол письмо, и, сказав с подчёркнутой язвительностью монахине, что пойдёт собирать вещи, чтобы, упаси Бог, ничего не забыть, ушла. Делия молчала, сестра Джованна едва заметно покачала головой, Чечилия взяла письмо Энрико Крочиато и погрузилась в чтение, а Лучия, отложив в сторону полученные из дома письма, задумалась, глядя в каминное пламя. Что предвещало её гадание?
Не понимала она этого и сейчас.
Мессир Амадео тем временем любезно распахнул объятия любимой тётке Роберте, с неподдельной радостью приветствовал дядюшку Дженнаро, и был просто счастлив увидеть свою племянницу Марию. Зашёл он с матерью и в дом городского судьи, женатого на его двоюродной сестре, обнял и расцеловал и одного из членов Совета Девяти, мессира Теобальдо Лангирано дельи Анцано, заседавшего там с незапамятных времён и, похоже, твёрдо решившего умереть на этом почётном посту.
Все эти встречи продолжались до темноты и завершились, когда на городских часах пробило девять. Теперь мессир Амадео заторопился. Майские ночи прохладны, он надел подбитую мехом мантию, вопреки продекларированной Паоло Корсини нелюбви к оружию, подвесил к поясу кинжал, который был незаметен под монашеской университетской мантией, после чего оказался на соседней улице, легко перемахнул через массивную ограду, вышел на северную окраину и направился в рощу, лежащую в низине у каменистой гряды. Тут его глаза различили тень на каменном уступе, рука бездумно нашла рукоять чинкведеа, но мессир Амадео тут же усмехнулся и расслабился. На россыпи каменных глыб в доминиканской рясе восседал друг его детства — Раймондо ди Романо. Он был невысок, за последние годы чуть потолстел, на его округлом лице выделялись сильно молодившие его живые синие глаза, а длинные черные волосы, кои в юности спускались до плеч, теперь были коротко острижены.
— Рико предупредил нас о твоём приезде, Амадео. Тебя ждут, все хотят приветствовать магистра семи свободных искусств. — Амадео и Раймондо сжали друг друга в объятьях.
— Неужто все собрались? — Амадео с ироничной улыбкой оглядывал старого друга.
— Не каждый день видим перед собой воплощение мудрости, — в тон ему насмешливо ответил Романо и указал рукой на вход в подземелье. — Правда, сам я не чаял вырваться — визитатор из Рима на голову нынче свалился.
Эту дорогу Амадео прекрасно знал с детских лет и сейчас шёл, не останавливаясь. Вскоре известняк пещерных сводов сменился ручными следами кирки, они оказались перед лестницей, приведшей их к железной двери. Раймондо повернул ключ в замке, они миновали два лестничных пролёта — и остановились перед резной дубовой дверью старой детской комнаты его сиятельства графа Феличиано Чентурионе.
Дверь распахнулась рукой Раймондо, они вошли — и Амадео невольно вздрогнул. Комната сохраняла ту же мебель, что была здесь много лет назад, правда, сами покои показались мессиру Лангирано совсем не такими большими, как когда-то казалось. На ложе и скамье сидели его друзья — Чино Чентурионе и Рино Ормани, а на ковре перед камином возлежал Рико Крочиато, два же кресла напротив пустовали и явно предназначались для него самого и епископа Раймондо. Все было как и восемь лет назад, когда они встретились в последний раз. Всё?
Нет, совсем нет.
Чино, Феличиано Чентурионе, поднявшийся ему навстречу, был бледней мертвеца. На лице залегли следы многодневной бессонницы. Он попытался улыбнуться Амадео, но улыбка только подчеркнула измождённость кожи и тусклые запавшие глаза. Изумила и походка Феличиано — граф всегда двигался быстро и стремительно, подобно молодому льву, но сейчас ступал боязливо и осторожно, взгляд его был затравленным и больным. А между тем Чентурионе был наделён резкими, но величественными чертами, живыми карими глазами и густыми светлыми локонами, напоминавшими львиную гриву.
Сердце Амадео сжалось.
Рино, Северино Ормани, главный ловчий замка, выглядел лучше, но лицо его, бледное и бесстрастное, лишенное мимики, но привлекательное мужественностью, казалось восковым. Северино был очень силен, всегда казался выкованным из стали, и столь болезненный вид насторожил Лангирано.
Вечный шутник Рико Крочиато, управляющий и казначей замка, сегодня был не расположен шутить, он тоже казался утомлённым и надломленным, но всё же стиснул плечи Амадео железными объятьями. Амадео никогда не мог сказать, красив Энрико или уродлив: его живое, смуглое лицо с забавной мимикой, с широко расставленными огромными карими глазами и горбатым носом, было колеблющимся, как отражение на воде. Волосы Энрико были светлыми и густыми, они странно контрастировали с его смуглой кожей цвета осеннего мёда. Однако все девицы в замке и его окрестностях уже десятилетие находили, что кривляка, коему ещё в отрочестве дали кличку Котяра, одарён обаянием, стоящей красоты Эндимиона. Энрико пользовался необычайным вниманием дам и славился даром рассказчика и музыканта.
Сколь это ни странно, в их компании, вопреки присутствию человека, ныне носящего графский титул, и другого, облечённого епископским саном, мессир Лангирано дельи Анцано всегда считался первым — первым по тонкости ума и благородству духа. И это первенство за ним признавали беспрекословно. Когда-то в романтичные годы юности они пятеро, спаянные дружбой, хотели дать слово сохранить эту дружбу навсегда. Именно он, Амадео, сказал тогда, что людские клятвы даются, чтобы быть нарушенными. Просто нужно помнить: пока с ними любовь друг к другу — с ними Бог.
