— Мудрость глаголет устами твоими, Раймондо, к тому я и клоню. Во-первых, в замок могут постараться приткнуть своего человека. Могут купить повара, кравчего… или… одного из вас.
В комнате повисла тишина, разорванная толстой весенней мухой, начавшей вдруг кружить по комнате и противно жужжать. И без того нервный граф застонал, а ломака Энрико, изворотливо взмахнув коротким плащом, сбросил нахальную летунью на пол и тут же ловко раздавил её сапогом. Амадео и Северино зааплодировали, Энрико раскланялся, но епископ вернул всех к обсуждаемой теме.
— Купят не одного из нас, но только Энрико или Северино. Мы с Феличиано никогда не афишировали своих отношений, хоть в городе знают, что я — креатура Чентурионе, но об Энрико и Северино знают все.
— Интересно, во сколько же меня оценят? — зло ухмыльнулся Северино. — Сколько я стою?
— Ты горделив, Северино, — насмешливо пробормотал Рико, — Господа нашего Иисуса Христа оценили в тридцать сребреников, не мнишь ли ты, что стоишь дороже?
— Так ты, стало быть, готов за двадцать девять дукатов продать друга? — в тон ему вопросил Северино.
— О, Боже, не торгуйтесь из-за меня, — саркастично пробормотал граф, — берите, сколько предложат. Это не ваша цена, а моя.
Тут их разговор неожиданно прервали, за дверью послышался шорох и тихий смех, потом кто-то тихо потянул ручку двери, и в комнату просунулась вихрастая головка кареглазого мальчугана. Глазёнки его с любопытством обшарили комнату, и тут он взвизгнул, весело и ликующе.
— Мессир Амадео!
Амадео раскрыл объятия Челестино Чентурионе, подросшему и необычайно похорошевшему за годы разлуки. Семнадцатилетний мальчонка был ангелоподобен. Когда-то Лангирано давал малышу первые уроки здравого смысла, благих помыслов и любви к Господу, и сейчас видел плоды своих уроков в чистых глазах мальчика. Амадео было приятно, что его не забыли.
За Челестино появились три девицы, и одна из них, в которой он по роскоши платья сразу узнал Чечилию Чентурионе, с улыбкой сообщила мессиру Лангирано, что она счастлива его видеть и чмокнула его в щеку, а потом белкой вскарабкалась на колени Энрико Крочиато, и пустилась в пространный рассказ о том, как они охотились на уток и брат дал ей арбалет, но только она промахнулась, зато Челестино подстрелил трёх уток и всю обратную дорогу важничал и задирал нос. Рико тихо объяснил ей, что целясь в летящую утку, очень важно наводить арбалет не в тушку, а метить в место перед клювом, и услышав этот секрет, Чечилия обожгла братца презрительным взглядом и прошипела, что он лживый обманщик и скрыл от неё это, после чего обняла Энрико и прошептала ему на ухо, что пойдёт на охоту с ним, настреляет пять уток и утрёт братцу нос. Ведь он возьмёт её?
Амадео заметил, что за минувшие годы похорошел не только младший Чентурионе. Расцвела и Чечилия, превратившись в очаровательное существо с глазами молодой лани, прелестным личиком и гибким станом. Заметил он и то, что его дружок Энрико потерял в присутствии девицы всю свою шутовскую игривость, и напоминает больную овцу. Взгляд Котяры был подавленным и болезненным, скрывал не то очарованность, не то горечь. Он проблеял, что, безусловно, возьмёт Чечилию на болота и расскажет про все тонкости утиной охоты.
Амадео перевёл взгляд на двух других девиц и застыл в изумлении. Одна — стройная белокурая красотка ему сразу кого-то напомнила, она опустила глаза, вновь вскинула их, и он понял, что это Бьянка Крочиато — настолько глаза девицы были похожи на глаза Энрико. Но на этом сходство брата и сестры кончалось — Бьянка была наделена той чарующей мужские сердца красотой, что говорит о строгой прямоте, искренности и верности. Редкий мужчина мог видеть подобное лицо без того, чтобы ощутить лёгкую слабость в ногах и сердечный трепет. Ощутил бы его и Амадео, ибо тоже был мужчиной, но тому помешала другая девица, приветливо поздоровавшаяся со всеми и обнявшая отца Раймондо. Она была одета в наискромнейшее чёрное платье, напоминавшее монашескую рясу, от которой его отличал только небольшой вырез со цветной шнуровкой на груди. На лице, что было белее сметаны, под шедшими вразлёт тёмными соболиными бровями пламенели синие глаза, а линия тонкого носика мягко переходила через желобок в сочные коралловые губки. Волосы её были уложены в две огромные косы, обрамлявшие изящную головку, как корона. В короне чёрных волос розовел цветок шиповника. Амадео ощутил, что у него пересохло в горле, и с трудом сглотнул, а Раймондо зашипел на девицу растревоженной змеёй, выговаривая ей за то, что забрала к себе и едва не затеряла его книги, и Амадео понял, что перед ним Делия ди Романо, сестра Раймондо. При этом Лангирано поймал и взгляд девушки на себе — внимательный, цепкий, слишком пристальный и пристрастный. Он смутился и опустил глаза.
— Зря вы, отец Раймондо, её поносите, — отозвалась Чечилия, играя со светлыми локонами Энрико, — Стрега[2] никогда ничего не теряет. Это я, раззява, то одно, то другое невесть где забуду, а она даже третьего дня мою перчатку нашла, что я неделю назад в садовой беседке обронила…
Делия нисколько не обиделась на то, что Чечилия обозвала её ведьмой, из чего мессир Амадео сделал вывод, что это прозвище для неё привычно. Она, спокойно обойдя ласкающуюся к Энрико Чечилию, приветствовала мессира Ормани, склонив коронованную головку в легком поклоне, похвалив недавний результат его охоты — великолепный кабан, просто Эриманфский Вепрь. «Он повторил только один подвиг Геракла или намерен воспроизвести все двенадцать?», любезно вопросила она главного ловчего. Мессир Северино улыбнулся и заметил, что не хотел бы только чистить авгиевы конюшни, а поохотиться всегда не прочь. Потом девица напомнила графу Феличиано его обещание пригласить музыкантов в воскресение, и Чентурионе тут же выразил готовность все сделать, как надо.
Заручившись этим обещанием, девица присела у камина, вынула из рабочего мешочка недоплетенное кружево. Едва Делия опустилась в кресло, Бьянка Крочиато демонстративно отодвинулась от синьорины ди Романо. Было очевидно, что девицы в ссоре, но если Делия держалась спокойно, то Бьянка кипела. Сама же Делия, снова смущая Амадео, бросила на него новый взгляд, в котором почему-то проступили боль и горечь.
Граф Феличиано, ничего не замечая, нежно ласкал руки и локоны Челестино, но тут мессир Амадео заметил, что игры Чечилии с Энрико совсем не безобидны для последнего: он обнимал левой рукой девицу, но правая была упрятала в прорезь застежки его дублета, дыхание Рико то и дело спирало и он незаметно переводил его, стараясь скрыть волнение. Волновался и Северино Ормани, точнее, как показалось Амадео, он был взбешен, но тоже силился скрыть гнев и волнение, хоть его беспокойство выражалось только в нервном жесте, которым он сжимал пояс.
