– А почему бы и нет? – невозмутимо отозвалась Надин Брэмптон. – Черноволосые мужчины любят блондинок, а крупные предпочитают миниатюрных. Зато мужчины-коротышки постоянно гоняются за Юнонами или амазонками. Кстати, то же самое мы наблюдаем и у собак: чем мельче собачонка, тем крупнее она выбирает себе партнера.
Пожалуй, именно эта причина побудила маркиза в следующий раз остановить свой выбор на рыжеволосой женщине.
В те времена модному джентльмену надлежало иметь любовницу, то есть некую даму, находившуюся у него на содержании, поселенную в приличном состоянию данного джентльмена особняке и располагавшую собственным экипажем.
Воодушевленное поклонение, вызываемое Эстер Делфайн среди самых модных лондонских повес, немало способствовало тому, что выбор блестящего маркиза Олдриджа пал именно на нее.
Маркизу доставило немалое удовольствие увести красотку из-под носа у дюжины соперников своего ранга и достатка. Это живое приобретение все еще было для маркиза Олдриджа приятной новинкой, и поэтому, вначале отказавшись от идеи нанести своей содержанке визит по окончании несносного «таитянского празднества», он в конце концов передумал. Уж очень ему хотелось насладиться обществом актрисы, еще не утратившим для него прелести новизны.
Дернув шнурок звонка, он приказал дворецкому, появившемуся спустя полминуты, вновь закладывать лошадей.
– Кстати, известите мистера Грэма, что завтра с самого утра я уезжаю в деревню, – распорядился маркиз.
– Слушаюсь, милорд, – невозмутимо кивнул блестяще вышколенный долгой службой дворецкий. – Осмелюсь спросить, вы пробудете в сельской местности долго?
– Понятия не имею, – беспечно ответил маркиз. – Я выезжаю в девять утра.
В понимании дворецкого это означало, что ему необходимо срочно разбудить всех камердинеров маркиза, уже отошедших ко сну, и поспешно приступать к укладыванию багажа.
Это также означало, что его милость не ограничится в своем путешествии легким фаэтоном и придется закладывать тяжелую карету для перевозки обширной клади и размещения столь необходимых маркизу в любом путешествии шести камердинеров. Кроме того, придется снарядить в путь шесть грумов для сопровождения экипажа, а также подготовить в дорогу любимую лошадь его милости, чтобы часть пути маркиз смог проделать верхом.
Подобные путешествия требовали тщательного планирования, а то, что на все дела отводилась всего лишь ночь, означало, что большинству домочадцев особняка на Беркли-сквер предстояло провести ее без сна.
Маркизу никогда не приходило в голову, что его приказания могут быть сопряжены с рядом неудобств для окружающих, которым он, впрочем, щедро платил за их службу.
Учитывая это последнее обстоятельство, маркиз рассчитывал, что все его распоряжения должны выполняться беспрекословно, какой бы короткий срок для этого ни отводился.
О том, как великолепно была налажена работа в конюшнях, можно было судить по тому, что лошадей подали к подъезду уже через пять минут.
Маркиз сообщил нужный адрес в Челси дворецкому, тот передал его лакею, стоявшему на запятках, а уж лакей шепнул кучеру. При этом, хотя самый внимательный взгляд не заметил бы на лицах этих слуг и тени улыбки, а интонации при передаче распоряжения были самыми что ни на есть почтительными, всем почему-то стало совершенно ясно, с какой целью хозяин направляется в столь поздний час в свой недавно приобретенный особнячок.
Надо сказать, что эта догадка почему-то немало порадовала слуг, которые все, как один, гордились элегантностью своего хозяина и его неотразимым успехом у самых шикарных дам.
Даже дворецкий, целиком погруженный в планирование намеченной на завтра поездки, пользуясь темнотой, улучил момент для горделивой улыбки, вызванной амурными успехами обожаемого, несмотря на требовательность, хозяина.
– Да, недаром говорят, яблоко от яблони недалеко падает, – с удовлетворением сказал себе дворецкий, который еще подростком восторгался многочисленными любовными победами отца теперешнего.
Маркиз домчался до Челси со скоростью, которую только мог выжать из рысаков, приобретенных не далее как месяц назад по цене, поразившей весь Лондон.
Он проскакал по Ройал-авеню, радовавшей его взор довольно густой зеленью, способствовавшей как красоте городского ландшафта, так и тому, что его экипаж был скрыт от лишних глаз.
Лакей поднялся по ступенькам и позвонил в колокольчик. Через добрых пять минут дверь была открыта смазливой горничной в сбившемся набок чепце и криво завязанном переднике, который она стыдливо, но безуспешно оправляла на ходу.
– Его милость! – торжественно, как на званом приеме, доложил лакей.
– Ой, а мы-то их, по правде сказать, и не ждали, – в растерянности пролепетала девица.
– Ждали вы там или не ждали, дело ваше. А они вот взяли да прикатили, – свистящим шепотом возразил лакей, стараясь пощадить слух хозяина,
С этими словами он повернулся и, подойдя к карете, откинул подножку. Маркиз невозмутимо сошел на лужайку перед домом.
Он уже начал сожалеть о своей горячности, погнавшей его на ночь глядя к Эстер, в то время как накануне дальнего пути ему было бы лучше раньше лечь спать.
Однако раз уж он собрался уезжать, девушку следовало бы предупредить о предстоящей разлуке. Иначе она могла пуститься на его поиски, следуя примеру Надин Брэмптон.
Зайдя в узкий, тесноватый холл особняка, маркиз с отвращением поморщился, почувствовав запах какого-то неаппетитного блюда, доносившийся из кухни.
– Мадам всего пять минуточек, как вернувшись из театра, ваша милость, – сообщила горничная. – Она сейчас в столовой.
Столовой в доме называлась небольшая задняя комната, редко посещавшаяся маркизом, который находил ее недостаточно изысканной.
Желая угостить Эстер ужином, маркиз всякий раз приглашал ее в увеселительные заведения Вест-Энда, кормившие и забавлявшие богемную публику.
Или они наведывались на вечеринки к дамам, называвшимся на сленге того времени «искорками веселья» – состоятельным и знатным любительницам театра, готовым принимать всех, кто время от времени оказывался в свете рампы и мог поделиться закулисными новостями.
Не обращая внимания на служанку, маркиз отворил дверь в столовую, и его взору предстал стол, накрытый на двоих, причем сидевшая за ним парочка так интимно соприкасалась лбами, что вновь пришедший тут же почувствовал себя лишним.
Эстер ужинала в обществе весьма известного актера Мерридона, которого маркизу не раз доводилось видеть с ней в компании.
Оба устремили на маркиза взоры, полные изумления и растерянности, Эстер первой пришла в себя и вскрикнула, силясь вложить в свой возглас милое удивление:
