Как и ожидал маркиз, комната оказалась пустой. Больше того, она выглядела весьма и весьма неаккуратно. Очевидно, тот, кому надлежало в ней работать, не слишком усердствовал и не связывал свои насущные интересы с длительным пребыванием в кабинете.
Большой стол, за которым обычно трудился Уотерс, оказался загруженным бухгалтерскими книгами, причем одна из них даже лежала открытой.
Маркиз заглянул в нее.
Обязательное обозначение дат свидетельствовало, что управляющий работает над счетами вот уже в течение целого месяца.
Все то время, которое молодой маркиз провел во Франции, имение находилось исключительно в руках Уотерса.
Каждый месяц он исправно посылал отчет о работе с поверенным маркиза в Лондон, чтобы получить причитающееся ему жалованье. Распоряжение о таком порядке оплаты молодой лорд отдал еще до смерти отца. Смысл его состоял в том, что маркизу Мелверли-старшему, уже очень больному, казалось тяжким трудом вникать в повседневные нужды поместья.
Маркиз еще раз взглянул на книгу, а потом начал перелистывать страницы, с большим вниманием вникая в смысл записей.
Кристина Черстон пожаловалась, что и деревенские жители, и мужчины, вернувшиеся домой из армии, не имели работы. Вот именно это и оказалось очень трудно понять. При жизни отца все до единого работоспособные жители деревни были тем или иным способом заняты в поместье, которое они называли Большим домом.
Самые статные молодые люди начинали в качестве буфетчиков, а потом, немного научившись манерам и обращению с различными предметами обихода, постепенно переходили на должности лакеев. Другие же работали в саду или становились конюхами, плотниками, каменщиками или кузнецами.
Если им удавалась работа с домашними животными, то для них всегда в изобилии находились дела на ферме и на скотном дворе.
Поместье Мелверли, с огромным развитым хозяйством, с собственным сельским, да и ремесленным производством, по сути дела, представляло собой государство в государстве. И так продолжалось веками. Трудно было представить, что кто-то из деревенских парней, сильных, разумных и не боявшихся работы, мог не найти себе дело, а следовательно, и достойную оплату в усадьбе.
Маркиз внимательно всматривался в имена, записанные в книге.
Неожиданно он замер, прочитав имя «Джим Хикс».
Он прекрасно знал этого человека. В далеком детстве Джим Хикс учил мальчика ездить верхом на первом в его жизни пони.
В битве при Ватерлоо Джим был тяжело ранен, и маркиз сам ходил его искать после сражения.
Как оказалось, Джима отнесли в разбитую снарядами церковь: в ней не осталось крыши и было только три стены, но все-таки это было хоть какое-то укрытие.
На каменном полу церкви укладывали в ряд раненых, прибывавших с поля боя. Маркизу не потребовалось много времени, чтобы найти Джима. Но встреча не обрадовала — состояние его оказалось критическим: Джим потерял ногу и получил несколько огнестрельных ран. Шансов выжить практически не оставалось.
Маркиз опустился перед старым приятелем на колени и с искренней печалью в голосе произнес:
— Как жаль, что мне довелось найти тебя в таком положении, Джим.
С огромным усилием тот прохрипел:
— Но ведь мы победили, правда, милорд?
— Конечно, победили! — поспешил заверить умирающего маркиз. — Ведь ты же дрался геройски и завоевал великую победу!
Джим слабо улыбнулся.
Потом он закрыл глаза, чтобы уже никогда не открыть их снова.
Маркиз прекрасно помнил, какие чувства испытывал тогда, прощаясь со своим дорогим Джимом. Помнил и слезы, навернувшиеся на глаза, когда он покидал разбитую церковь. Джим, занимавший такое огромное место в его детской жизни, уже больше никогда не вернется в Мелверли.
И вот сейчас маркиз внимательно смотрел на страницу из бухгалтерской книги Уотерса. Потом перевернул несколько листов ближе к началу. Жалованье Джима Хикса регулярно начислялось и после битвы при Ватерлоо. А ведь с этого времени прошло уже почти четыре года!
Маркиз не жаловался на смекалку и сообразительность, и ему ничего не стоило в одну минуту разгадать ту систему, по которой Уотерс «подгонял бухгалтерию».
Вот в чем причина той странной безработицы, от которой так страдают все жители Мелверли, а особенно те, кто вернулся из армии и с флота. Уотерса не заботило, живы они или мертвы: он регулярно начислял им жалованье и спокойно клал его в карман, пользуясь малограмотностью, а то и полной безграмотностью всех деревенских жителей.
Сама мысль обо всех тех, кого жестоко обманули и обокрали, заставила маркиза похолодеть от гнева. Он замер, губы его сами собой сложились в странную неживую усмешку.
Он вернулся в кабинет и позвонил, вызывая Джонсона.
— Как только Уотерс придет, пришлите его, пожалуйста, ко мне.
— Очень хорошо, милорд, — с готовностью отвечал дворецкий.
Маркиз немного помолчал, а потом спросил:
— Сколько лет вы работаете у нас в доме, Джонсон?
— С двенадцати лет, милорд, — со сдержанным достоинством ответил дворецкий, — то есть без малого тридцать семь лет.
— И вам ни разу не пришло в голову рассказать мне, что происходит?
К чести Джонсона, он не стал притворяться, будто не понимает, что имеет в виду его хозяин.
— Но ведь ваше сиятельство воевали за границей, и я не хотел вас расстраивать.
Понимать эти слова надо было в том смысле, что маркиз вполне мог и не вернуться с войны. А в таком случае он все равно не смог бы ничего исправить. Уотерс же непременно уволил бы Джонсона.
Да, в ответ на такой ход мыслей сказать было нечего, и маркиз не спешил продолжить разговор. Наконец Джонсон заговорил сам:
— Мне очень жаль, милорд. Мы все очень надеемся, что дела придут в порядок и все снова станет по-прежнему хорошо, так, как оно было при вашем батюшке.
— Разумеется! — горячо ответил маркиз. — Но мне очень хотелось бы узнать обо всем как можно раньше.
Приходилось признать, хотя бы в душе, что во всем происходящем в имении в настоящее время есть и его вина.
Генерал Веллингтон задержал его в оккупационной армии гораздо дольше, чем маркиз планировал. Конечно, он не мог не понимать, что, оставаясь во Франции, приносит пользу и самому генералу, и всей армии.
Он не только твердой и опытной рукой держал вверенные ему войска. Со всех сторон света в Париж съезжались дипломаты, и поэтому постоянно возникала необходимость что-то обсуждать, принимая срочные и часто непростые решения.
Нельзя, конечно, отрицать и притягательность самого Парижа для очень молодого человека, еще сразу со школьной скамьи попавшего на войну и принимавшего участие в самых тяжелых и кровопролитных сражениях.
