— Значит, — живо заметил он, — вы счастливее того святого, потому что ему-то ничего не открылось. Если мне не изменяет память, он пролежал слепым две недели. Правильно, Блондель? Ты же у нас человек ученый. Бог мой, да не стой же ты с таким видом, словно только что залез кому-то в карман. Моя мать после темноты не заметит, что ты перешел границы. — Поспешность, с которой он помог юноше совладать с собой, казалась мне многозначительной. И если бы я была слепа, то сама интонация, с которой он произнес «Блондель», ясно сказала бы обо всем. Ни в чем так не проявляется любовь, ненависть и даже безразличие, как в том, как человек произносит чье-то имя.
— Мои мысли занимает пара пустяков, — иронически проговорила я, — и, возможно, я тоже перешла границы, выйдя из темноты.
Юноша бросил на меня взгляд, полный понимания.
— Я, пожалуй, отойду, сир… миледи…
— Хорошо, Блондель. Но завтра, если тебе удастся обойти сторожевых собак… У меня, может быть, будет немного времени после ужина.
Точно в таком же духе Роберт Антиохийский отпускал, назначая встречу, каждого очередного фаворита, обманывая при этом лишь самого себя, бедный дурень. Интересно, вернется ли Ричард в свое обычное состояние, проводив юношу взглядом до выхода? Но он тут же стал таким, как всегда.
Единственная разница была в том, что все фавориты Роберта отличались расчетливостью, наглостью, хитростью и дерзостью. Ничего похожего не было у Блонделя — ни кокетства, ни многозначительной улыбки, ни непристойной походки с виляющим задом. Он скрылся в темноте и вышел из шатра, как мог бы выйти молодой оруженосец. Однако я помнила из разговора с Санчо, что этот юноша умеет хранить тайны.
Я тяжело опустилась на край кровати Ричарда, и он, повернувшись, озабоченно склонился надо мной.
— Мама, у тебя очень усталый вид. Тебе не следовало возвращаться. Почему ты не дождалась утра?
Я поймала себя на сожалении о том, что Бог не помешал мне вернуться. Сын стоял, склонившись ко мне, с выражением нежной тревоги на лице, красивый, мужественный, и мне всем сердцем захотелось повернуть время вспять, тогда я не вернулась бы сюда и избежала муки этого ужасного знания. Я непроизвольно проговорила:
— О, Ричард, дорогой мой мальчик…
— Мама, что с тобой? Что тебя мучает?
С давних времен Мертвое море колышет над Содомом свои воды, в которых не размножается рыба, не растут водоросли — это символ самого бесплодия. Мои мысли занимает зеленая, плодородная Англия. Я не допущу, чтобы меня провели.
— Ричард, — заговорила я, — по дороге домой я думала о Лонгшаме и Иоанне и твоем плане направить туда Каутенсиса для улаживания всех дел. Я знаю, что ты рассердишься, и в то же время понимаю, что никто — и меньше всех ты — не порадовался бы, если бы ему сказали, что это должна сделать женщина. Уезжая из Винчестера, я поклялась, что никогда не буду докучать тебе ни возражениями, ни советами. Но я должна. Я увидела это необычайно ясно, на меня действительно снизошло озарение, и я вернулась, чтобы сказать тебе: Каутенсис не тот человек, которого следует туда послать… — Я поколебалась, потому что он пристально смотрел на меня с той самой истовой сосредоточенностью, которая привела в замешательство лучника, а также по той, в высшей степени смешной причине, что я даже не сформулировала свое предложение. Сказать: «Каутенсис не тот человек. Такой человек — я», — бессмысленно. Он лишь посмеется и превратит все в шутку. Надо сказать «лицо»…
Пока я маялась, заговорил Ричард:
— Я тоже думал об этом. Я поговорил с Каутенсисом, он согласен поехать, но сомневается в успехе. И пока он что-то бессвязно бормотал, запинаясь, я подумал, — он подошел к столу и взял запечатанный конверт. — Пока писари трудятся над письмами Джеффри и Лонгшаму, я написал вот это и собирался отправить тебе с этим юношей. Но ты здесь, так прочти его и подумай над ним. Звучит довольно смешно… — Он сломал печать и вручил мне развернутый листок. — А! Парень забыл свою лютню. То-то, должно быть, расстроился! — Он взял лютню и, пока я читала, одним пальцем наигрывал мелодию песни, которую они только что вместе пели.
Я проглядела письмо, уяснив его суть, и подумала: мой сын вовсе не глуп и не так безразличен к положению в Англии, как могло бы показаться.
— Перестань бренчать, Ричард, — громко сказала я. — И скажи мне, что смешного в этом предложении?
— Я не хотел тебя обидеть, мама, — поспешил он успокоить меня, отодвинув лютню так энергично, что струны ее зазвенели. — Но после того, как вы сказали, что Каутенсис слишком стар и надо послать крепкого мужчину, солдата, слова «Поезжай ты» звучат несколько…
— Потрясающе! Но именно с таким же предложением я к тебе и вернулась.
Ричард расхохотался, а через секунду к нему присоединилась и я. Я почувствовала большое облегчение, так как спорить и убеждать его больше не было необходимости — ведь он сам предложил ехать мне. Мое положение стало намного более определенным.
Мы вместе посмеялись тому, что нас одновременно посетила такая идея, прикинув время, когда об этом подумал каждый из нас.
Потом мне пришла в голову другая мысль.
— Я, однако, заключаю сделку, Ричард. Ничего даром, и за всякую мелочь монета — таков мой девиз.
Надо поддерживать его хорошее настроение как можно дольше. И потом — брак еще может его спасти. Брак налагает определенные обязательства, ограничивает и во времени, и в возможностях. Только очень испорченный человек — а он, разумеется, не такой, ведь это только начало… О, Боже, сделай так, чтобы он мог избавиться от своего порока! Я слышала, что такое случается с мужчинами, живущими почти исключительно в обществе себе подобных — среди солдат, матросов, путешественников в многолетних походах. Так не подобранная виноградная лоза обвивает другую, такую же, властно и всепоглощающе. Беренгария красива, она страстно влюблена в Ричарда и сможет спасти его.
Но в этот момент — какая каша бывает в голове у человека! — мне вспомнилось, как дядя Роберт отвернулся от целой труппы хорошеньких арабских танцовщиц ради ласк отвратительного маленького, косоглазого пажа. Однако Роберт тогда был не женат, в солидных летах, и привычки его более устоялись…
— И какова же твоя цена, мама? — спросил Ричард.
— Я хочу, чтобы ты женился до моего отъезда.
— У меня нет времени. Я хочу, чтобы вы уехали вместе с Элвайном.
— Когда?
— Послезавтра.
— Значит, времени вполне достаточно. Беренгарии не нужна пышная свадьба. У нее уже готово платье. Если я, вернувшись, сегодня же скажу ей, что в связи с моим отъездом в Англию свадьба состоится завтра, она будет на седьмом небе от счастья. Ты, Ричард, не имеешь ни малейшего понятия о том, как обожает тебя эта девушка, как она красива. И кроме того, я хотела бы покончить с одним делом, прежде чем приступить к другому. Я решила привести к тебе твою невесту и лично убедиться в том, что ты уляжешься с нею в постель. Доставь мне такое удовольствие. Тебе придется предупредить епископов и архиепископов, а я велю Беренгарии погладить свадебное платье.
