– Отныне и впредь вам придется называть меня отцом. Не забудьте, что с сегодняшнего дня вы – моя дочь…
Она не ожидала этого и сразу почувствовала, что не сможет произнести слово «отец». Но, не желая его задеть, она счастливо извернулась, найдя лазейку, и с виноватой улыбкой произнесла:
– Все так, но надо дать мне время привыкнуть. Я только хотела вам сказать, что мне желательно отправиться в Париж, и как можно скорее. Разумеется, вместе с Этьеном. Поскольку теперь он мой муж, я думаю, настало время показать его совету банка. Ко всему прочему, я весьма удивлена, что не вижу здесь поверенного моего отца, господина Верне…
– Господин Верне более не принадлежит к числу служащих банка Гранье. Я забыл предупредить вас, что король назначил туда нового управляющего. Успокойтесь, – прибавил он, видя, что она готова запротестовать, – речь идет о бывшем друге вашего покойного отца, принце де Сан Севере, в прошлом – бонапартисте, впрочем, весьма близком к Орлеанской ветви королевского семейства.
– Но по крайней мере меня могли бы известить. Я с большим уважением отношусь к господину Верне, и отсюда следует, что мне еще настоятельнее необходимо отправиться с супругом в столицу, чтобы уладить там мои дела.
Смех маркиза неприятно отдался в ее ушах.
– С вашим супругом? Дорогая, он совершенно неспособен быть вам хоть чем-либо полезным в столь важных обстоятельствах. Что касается вашего отъезда в Париж… Здесь нет повода для спешки. Напротив, мне кажется, вам пора узнать, каковы истинные причины, вынудившие меня навязать вам этот столь неприглядный, по вашему мнению, союз. Лозаргу надобен наследник, и вы оба останетесь здесь до тех пор, пока он не появится на свет. После этого я дам вам полную свободу отправляться, куда вам будет угодно.
И пока Гортензия, у которой перехватило дыхание от ярости и разочарования, ни слова не говоря, сверлила его глазами, он снова разразился смехом:
– Да что вы в самом деле! От вас ведь потребуется лишь несколько месяцев терпения? Вы же, как я понимаю, хотите иметь детей? Так вот, чем раньше вы наградите меня внуком, тем скорее отправитесь в столицу. Думаю, дражайший мой Этьен, что было бы уместно посоветовать вам взяться за дело этой же ночью. Дети, зачатые в радости, всегда самые удачные! Остается надеяться, что вы умеете их делать!
Этьен мертвенно побледнел так, что Гортензии в испуге почудилось, что он вот-вот рухнет к их ногам. Действительно, он зашатался, как молодое деревцо под ветром, и она инстинктивно вытянула руку, чтобы его поддержать. Но внезапно он повернулся к ним спиной и побежал в направлении замка.
– Как вы можете так его унижать? – возмущенно вскричала она. – Это же ваш сын!
– Случаются моменты, когда я начинаю в этом сомневаться. Он – порядочный олух. Что касается вас, я нахожу, что вы слишком добры, вставая на его защиту. Не вступись я – он бы бросился с вами прямо в огонь…
– Неужели вы могли вообразить что-либо подобное? Надо быть вовсе не в своем уме.
– Так именно об этом я вам и толкую. Поверьте, он вполне способен подвергнуть вас риску ужасающей смерти только для того, чтобы мне досадить. Но хватит. Забудем об этом, вам пора идти сажать ваш можжевельник. Все уже готово, вот и кузина как раз идет сюда вместе с нашими друзьями. Однако же вам придется проделать все это одной.
И вправду, мадемуазель де Комбер с лопатой в руках появилась перед новобрачной. В нескольких шагах от нее уже лежал кустик у ямы, вырытой Пьерроне, который стоял тут же, готовый прийти на помощь, если девушка окажется слишком неопытной в этом деле. Но Гортензии теперь не терпелось поскорей покончить с церемонией. Бестрепетной рукой она взяла растение, установила его в яме и засыпала корни землей так, словно всю жизнь только этим и занималась. Окружающие сопровождали ее действия рукоплесканиями. Закончив, она вылила на куст ведро воды, схватила бокал вина, который ей предложили выпить за здоровье будущих Лозаргов, и разом осушила его под восторженные крики, прозвучавшие с удвоенным пылом.
– Она одна посадила можжевельник и выпила вино по-мужски, – объяснила столь бурное восхищение Годивелла, игравшая здесь роль местной пророчицы. – Мальчики, которые от нее родятся, станут здоровыми парнями и не посрамят родных мест!
– Ты права, Годивелла, – подбавил жару маркиз, чье лицо, ярко освещенное пляшущим светом костров и факелов, излучало невероятное тщеславие. – Выпьем за новую графиню де Лозарг и за всех будущих Лозаргов!
Эти слова послужили призывом ко всеобщему пиршеству. Между замком и часовней расставили столы и стойки с закусками, выкатили несколько бочек. Появились цельные окорока, горшочки со свиным паштетом, головы сыра, сдобные булочки с тертым сыром и сладким творогом, пирожки с рубленым мясом, запеканки с мелко нарезанным салом. С ними соседствовали «пунти» и горские колбасы, пироги с начинкой из всего, что дает природа в это время года, и еще с черносливом, изюмом, вареньями, а также леденцы и торты с фруктами. В перерывах между танцами и прыжками через костры, пламя которых стало не таким высоким и уже не представляло опасности, поселяне подходили сюда подкрепиться и выпить за здоровье новобрачных, святого Иоанна и святого Христофора…
У Гортензии слегка кружилась голова, поскольку первый в ее жизни бокал вина, как ей показалось, сильно подкрепил ее, а посему за ним последовало два других. Это было той малостью, которой она пыталась заглушить новое разочарование: необходимость остаться в замке вплоть до рождения ребенка. Будет ли когда-либо положен предел самодурству маркиза? По крайней мере последнее его условие казалось ей невыполнимым. Дитя, как она считала, могло быть только плодом любви. А она не любит Этьена, и с недавних пор ей стало казаться, что Этьен презирает ее почти так же, как ненавидит отца. Его попытка увлечь ее в огонь была безрассудной выходкой или же на самом деле покушением? По словам маркиза, выходило, что юноша хотел покончить с собой и с нею. Но гораздо легче поджечь легкое платье, чем суконный сюртук… Так, может, Гортензия и намечалась единственной жертвой?..
По совету Дофины, обеспокоенной необычным блеском в ее глазах, она отщипнула кусочек пирога и почувствовала, как действие вина ослабело. Впрочем, ее ум был достаточно ясен, чтобы помнить: вскоре, быть может, уже вот-вот, ее поведут в комнату, бывшую ее спальней, где ее ожидает супруг. И что ей нечего ожидать никакой радости от этой близости…
Оставалась одна надежда: Этьен куда-то убежал и исчез. Быть может, он этой ночью не вернется? И она ляжет спать одна? Вот это стало бы наилучшей из новостей…
Но увы, вопреки поверью, будто ночь на Иванов день благоприятна для исполнения всех надежд и ожиданий, ей было предначертано, что ни единому из ее желаний не суждено сбыться. Гортензия как раз отвечала на поздравления маленького аббата Кейроля и подошедших вместе с ним влиятельных жителей деревни, когда появилась Дофина в сопровождении Годивеллы с факелом в руках и нескольких дам. Это пришли за ней, чтобы отвести ее в опочивальню.
