– Не знаю, – говорю я. – Лорд Латимер был не способен к зачатию, поэтому я и не ждала ребенка от него, а когда я была замужем в первый раз, мой муж был слишком молод, и мы практически не были вместе.
Да, и можно уже не упоминать о том, что вы, король, мой третий муж, уже старик, больной, как ожиревший пес, и редко бываете в состоянии «сделать дело». Скорее всего, вы уже бесплодны, и ваши жены, которых вы сейчас вспоминаете как редкостно плодовитых, были женами вашей молодости, а теперь они мертвы: одной отсекли голову по вашему указу, а две умерли из-за вашего пренебрежения ими. Раз за разом они не донашивали беременность, кроме третьей жены, которая умерла в родовой горячке сразу после первых родов.
– Ты думаешь, Господу неугоден наш брак? Раз он не дает тебе ребенка, должно быть, ты так и думаешь.
Бог, в которого верил король, посылал ему мертворожденных детей одного за другим, до тех пор пока король не понимал, что Богу этот брак был неугоден.
Я ощущаю волну протеста, поднимающуюся во мне. Какое богохульство прикрываться именем Бога там, где происходит что-то, чего мы не понимаем! Я не могу допустить участия Бога как свидетеля против меня в этом разговоре. Господь не будет свидетельствовать против очередной жены Генриха, и мне даже кажется, что Всевышний не стал бы говорить королю избавиться от Екатерины Парр. Я чувствую, как меня внезапно наполняет внутренняя сила.
– Кто сможет усомниться в Его благословениях? – смело начинаю я, сжимая пальцами подлокотники кресла, в котором сижу. – Вы так сильны, здоровы и способны зачать множество сыновей, и нам выпало столько счастливых месяцев брака… У нас было целых два с половиной года чистого успеха! Вы взяли Булонь и победили шотландцев, мы счастливо воссоединились с вашими детьми… Да кто усомнится в том, что Господь благословляет вас, такого короля, как вы? А раз так, то и брак ваш ему угоден! Это же брак, заключенный по вашему собственному выбору, когда вы оказали мне великую честь своим вниманием! Кто усомнится в том, что Господу было угодно то, что вы выбрали меня и убедили меня, сдерживаемую смирением, стать вашей женой? Нет никакого сомнения в том, что Господь любит и ведет вас по избранному пути. Нет никакого сомнения в том, что вы Ему угодны.
Мне удалось спасти себя саму. Я смотрю, как на лице Генриха появляется удовлетворенная улыбка, и он расслабляется, отдаваясь сну.
– Ты права, – говорит он. – Конечно. И, как продолжение этих благословений, у тебя должен родиться ребенок. Господь меня благословляет. Он знает, что я всегда поступаю правильно.
* * *
Доктор, сэр Уильям Баттс, не возвращается во дворец, как обещал. Он умирает от лихорадки вдалеке от двора, и мы не знаем об этом до окончания рождественских празднований. Король говорит, что никто другой не понимает его конституцию лучше, чем понимал ее доктор Баттс, и никто не сможет поддерживать его здоровье так, как это делал только он. Он обижен, ему кажется неправильным и эгоистичным то, что доктор так внезапно покинул двор и умер в такой крайне неразумной спешке. Он принимает настойки и микстуры, которые готовит ему доктор Уэнди, держит его при себе днем и ночью и жалуется, что теперь никогда не вернет себе свои силы и здоровье, потому что рядом нет доктора Баттса, чтобы успокоить его и облегчить его жар.
– А мы лишились доброго друга и советника, – говорит Анна Сеймур мне и Екатерине Брэндон. – Доктор Баттс часто просил короля не обращать внимания на сплетни, распространявшиеся против лютеран, или отпустить проповедника. Это был хороший человек, и находился он на хорошем месте.
– Особенно когда король страдает от боли или сердит, – соглашается Екатерина. – Мой муж раньше говорил, что доктор Баттс мог успокоить короля тогда, когда этого не мог никто другой. И он был одним из самых искренних сторонников реформ. – Она разглаживает юбку и любуется красотой шелка. – Но в нашем деле все не так плохо, Анна. – Король поручил Томасу Кранмеру составить список суеверий старой Церкви, которым следует положить конец.
– Откуда ты знаешь? Что он тебе сказал? – тут же вскидывается Анна, и я слышу в ее голосе враждебные нотки. Она всегда очень ревностно относилась к своему статусу и стремилась не допустить приближения к королю кого-либо, кроме нее самой или ее мужа.
Екатерине приходилось нелегко в отношениях с королем: она всегда была рядом с ним, превратилась в его любимицу, советы которой он игнорировал, но с удовольствием играл с нею в карты. До нее по этому пути прошли уже многие, и четыре фрейлины даже стали королевами, я в их числе. Теперь Екатерина стала фавориткой двора, и Анна Сеймур, которая постоянно оценивает стабильность положения ее мужа как дядюшки принца, теперь страдает от зависти и ревности. Да, Екатерина представляет опасность для меня, но Анна, как всегда, думает только о себе.
– Он собирается открыть два колледжа, как и обещал Ее Величеству, – говорит Екатерина, улыбаясь мне. – Один в Оксфорде, другой в Кэмбридже. Это касается научного труда, о чем они и договаривались с Ее Величеством. Там будут учить понимать Библию и проповедовать на родном языке.
– Он собирается послать моего мужа, Эдварда, в Булонь, на замену этому идиоту Генри Говарду, – вспыхивает Анна. – Говарды теперь в немилости из-за своей опрометчивости и некомпетентности, что нам, конечно, на пользу. Только вот моего мужа отсылают со двора, и кто тогда будет напоминать королю о нас, Сеймурах? Как нам сохранить королевскую милость? Как сохранить свое влияние?
– Ах, Сеймуры, – произносит Екатерина нежнейшим голоском. – Сеймуры! Сеймуры! Мы-то думали, что говорим о том, кому можем доверять в деле приближения Церкви и короля к Богу, а оказывается, все снова сводится к возвышению Сеймуров. Опять.
– Нам не нужно беспокоиться о возвышении, – огрызается Анна. – Мы и так стоим высоко, и король благоволит нам. Мы, Сеймуры, – родня единственного наследника династии Тюдоров, а принц Эдвард обожает своих дядюшек.
– Да, вот только регентом названа королева, – таким же нежным голоском напоминает ей Екатерина. – И король предпочитает твоей компании именно ее или даже мою. А теперь, когда Эдвард будет отослан в Булонь, а Томас вечно находится в море, кто же будет напоминать королю о Сеймурах? Кто остался у тебя в друзьях?
– Успокойтесь, – тихо говорю я.
Однако обеспокоили меня не их препирательства. Я просто не могу слышать его имя, не выдерживаю напоминания о том, что, пока я нахожусь в капкане двора, который, как мне кажется, становится все теснее и теснее, Томас отдаляется от меня все дальше.
Дворец Хэмптон-корт
Рождество 1545 года
Мы празднуем Рождество традиционно, по-старому, с музыкой, танцами и маскарадами, соревнованиями и конкурсами, и огромным количеством еды и вина. Каждый из двенадцати дней празднеств кухня трудится на пределе своих возможностей, чтобы порадовать двор новыми блюдами, новыми деликатесами, и король ест не переставая, словно стремясь утолить бесконечный всепоглощающий голод, словно внутри его поселился чудовищный червь. Он приказывает пригласить Анну Клевскую, и она приезжает, кругленькая, благодушная, едок под стать королю, веселая и жизнерадостная, как, наверное, любая женщина, счастливо избежавшая опасности и угрозы для собственной жизни и получившая в итоге титул, состояние и свободу.
Анна богата. Она приезжает с целым обозом, в который были погружены роскошные рождественские подарки, тщательно подобранные так, чтобы порадовать каждого из нас. Она на три года моложе меня, светловолосая, темноглазая, со спокойной уверенной улыбкой. Ее округлые прелести привлекают восторженные взгляды всех, кто успел забыть, за что король ее отверг. Она была протестантской принцессой, павшей вслед за своим лидером, Кромвелем, когда король обратился против реформ. И она появляется при дворе, будто в напоминание мне, что и до меня была королева, поклонявшаяся Всевышнему на родном языке, служила ему без посредничества священников, принимала хлеб и вино, а не кровь и плоть Христовы, и продержалась на троне меньше шести месяцев.
