– Твоя мама подумала, что я могу испугаться высоты. Она сказала мне, что ни за что не отважилась бы на такой поступок, что замок в двери соседней комнаты нетрудно открыть булавкой для галстука.
Венеция покраснела.
– Просто удивительно, что обе они не явились сюда, чтобы усыпать твой путь лепестками роз.
– Никогда не одобрял разбрасывание каких бы то ни было лепестков. Пышная безвкусица, не более того. – Грегор придвинул кресло к столику, возле которого сидела Венеция, и опустился в него, стараясь при этом не смотреть на нее, что было затруднительно – слишком соблазнительные возможности предоставляла выбранная ею ночная рубашка. – Как удалось твоей бабушке уговорить тебя перебраться в эту комнату?
– Она якобы случайно пролила чай на мою постель. – Венеция посмотрела на Грегора из-под полуопущенных ресниц. – Грегор, а если бы я попросила тебя уйти?
– Ты этого хочешь?
Он затаил дыхание, чтобы она не догадалась, как много значит для него ее ответ.
– Нет, – выдохнула Венеция. Взгляд ее задержался на расстегнутом вороте его сорочки; Венеция поспешила зажмуриться, но тут же снова открыла глаза и виновато улыбнулась: – Прости, что я так уставилась на тебя. Я просто устала и… – Она неловко махнула рукой.
Грегор ласково рассмеялся – смущение Венеции тронуло его.
– Никогда не видел тебя столь… легко одетой. И такой очаровательной.
Щеки у Венеции пылали, словно огонь. Она скрестила руки на груди.
– Это мамина ночная рубашка. У меня она более закрытая.
– Очень жаль.
Он так хотел усадить ее к себе на колени. Мужское достоинство Грегора встрепенулось при этой мысли. «Не теперь. Прежде всего надо добиться согласия на брак. Собери волю в кулак», – приказал себе Грегор.
Он взял графин, наполнил рюмку и вручил Венеции, прежде чем наполнить еще одну – для себя. Попробовал шерри и поморщился.
Венеция пригубила вино.
– В жизни не пила такого восхитительного шерри.
Грегор поставил рюмку на столик.
– Я люблю сухое шерри. – Он быстрым взглядом окинул восхитительную фигуру Венеции. – Но женщин предпочитаю сладких.
Венеция нервно глотнула вино. Грегор удивленно поднял брови, увидев, что ее рюмка пуста.
– Хочешь еще?
– Да, пожалуйста, – сказала Венеция. Он налил ей полрюмки.
– Но в графине еще много, – заметила она с неудовольствием.
– Я не хочу, чтобы ты проснулась завтра с головной болью, а это непременно случится, если ты станешь пить с неумеренной жадностью.
– Я вовсе не пью с жадностью, – возразила она заносчиво. – Я просто оценила вкус по достоинству.
– Я понимаю, – согласился он с полной серьезностью. Судя по блеску ее глаз, Венеция уже немного опьянела. Настоящий джентльмен отказался бы налить ей еще одну рюмку, но Грегор – с некоторым расчетом – подумал, что если она расслабится и разгорячится от рюмки – другой, то, может быть, более благожелательно выслушает его предложение. Он был твердо намерен повторить его в более подобающей форме.
За время их долгой поездки в дом старшей миссис Оугилви он четко осознал, что не сможет жить без Венеции и должен добиться ее согласия на брак.
– Ну что ж, в таком случае получай желаемое. – Он налил ей полную рюмку. – Только не ругай меня, если проснешься с головной болью.
Ее улыбка просияла, словно радуга на пасмурном небе.
– Спасибо. Как хорошо, что мы снова можем поговорить как друзья.
– Мне так не хватало тебя.
Слова сорвались с его губ прежде, чем он сообразил, что произнес их.
– Мне тоже тебя не хватало. – Венеция поставила рюмку на столик и наклонилась вперед так, что тонкая ночная рубашка обтянула ее полную грудь. – Грегор, не пойму, что с нами произошло, но мне так хочется, чтобы все вернулось на круги своя. – Она сдвинула брови и посмотрела Грегору в глаза. – Не знаю, возможно ли это, но я вот думаю, что, быть может…
– Что ты думаешь?
Венеция сделала еще глоток шерри. Губы ее стали влажными от вина.
– Грегор, я подумала, что, быть может, твоя идея воспользоваться нашим взаимным влечением правильна. – Она посмотрела ему в глаза и прошептала: – Это не ушло. Я думаю о тебе, и… я все еще тебя хочу.
Грегор так сильно стиснул в пальцах рюмку, что едва не раздавил ее. Он сидел, не смея пошевелиться, произнести хоть слово, сердце его колотилось о ребра, словно дикий зверь о прутья клетки. Венеция наклонилась вперед, и ее груди четко обозначились под тонкой материей. Грегор не сводил с них глаз; он слышал голос Венеции и понимал, что должен воспринимать ее слова, с которыми почти наверняка согласится, но все, что он сейчас мог, – это смотреть на ее грудь.
Венеция вдруг ахнула, прикрыла руками грудь и поднялась с кресла.
– Грегор, я…
Он улыбнулся. Материя ее рубашки казалась чем-то вроде легкой дымки. Руки Венеции скрыли от него ее прелестную грудь, но все остальное в ее теле стало сейчас доступно его жадному взгляду.
Она сама женственность, его Венеция. Икры в меру округлые: как раз в обхват мужской ладони. Красиво очерченные бедра просто созданы для того, чтобы их обнимали, гладили, чтобы доводить мужчину до страсти. Волосы Венеции длинными волнистыми прядями падают ей на плечи, а ее руки с ямочками на локтях так женственны! Господи, до чего же она хороша!
Венеция топнула ногой:
– Грегор, ну скажи хоть что-нибудь! Надеюсь, ты слышал, что я тебе говорила?
Грегор понял, что она сердится, потому что он никак не откликнулся на ее призыв. Он сейчас словно вулкан, готовый к извержению, внутри у него все кипит. В любой момент он может потерять самообладание.
– Ну что ж! – Венеция резко повернулась спиной к Грегору; подол рубашки вихрем взлетел до самых бедер, но тут же опустился до лодыжек.
Единственная мысль пробилась в голове у Грегора сквозь красный туман желания. Венеция уходит, и он любой ценой должен ее остановить!
В следующую секунду он вскочил и заключил Венецию в объятия.
Венеция зажмурилась, потом посмотрела па Грегора с видом потрясенным и неуверенным, серебристо-серые глаза потемнели.
– Что… что ты делаешь?
Он посмотрел ей прямо в глаза:
– Воплощаю мечту твоей бабушки в действительность.
Возбуждение и растерянность все еще боролись в ее глазах, когда Грегор поцеловал ее в губы.
Это прикосновение воспламенило страсть, которая обуревала Грегора всю неделю. Неодолимое желание не просто ласкать Венецию, но полностью овладеть ею, её телом и душой пылало у него в крови. Он будет обладать ею. Сознает она это или нет, но она принадлежит ему.
Их брак неотвратим. Не потому, что Венеция должна либо выйти за него замуж, либо стать жертвой остракизма, а потому, что она принадлежит только ему. Ему одному. И чем скорее она это осознает, тем лучше для них обоих и всех остальных.
