— Ну, внешне, может быть, — довольно угрюмо отозвался Фредрик де Гааль. — Ван дер Мейлен был прав. Ума вам не занимать. Вы вполне подошли бы нам.
— Так вы пришли затем, чтобы сделать мне предложение?
— Скажем, я пришел, чтобы побеседовать с вами. И я исхожу из того, что у вас вполне могли возникнуть ко мне кое-какие вопросы. Как и у меня к вам.
— Верно, вопросов у меня масса, — ответил я, усаживаясь против де Гааля.
— Готов выслушать их.
Узкие губы Фредрика де Гааля сложились в улыбку, но расположения у меня она не вызвала. В этом надменном, отмеченном резкостью лице было что-то хищное, впечатление усиливал изогнутый, будто клюв грифа, нос. Да, сходство с младшим де Гаалем было несомненное. Я решил про себя держать с этим человеком ухо востро. Слишком уж часто в последнее время доверчивость дорого обходилась мне.
— Вчера ван дер Мейлен рассказывал мне о жерардистах, — начал я. — Сколько же членов в вашей группе?
Мой собеседник умоляюще воздел руки вверх.
— Прошу вас, не начинайте со столь деликатных вещей, а не то я, не дай Бог, еще приму вас за шпиона. Вряд ли их число известно даже самим членам нашей организации. Во всяком случае, будьте покойны — нас вполне достаточно, чтобы осуществить задуманное.
— Восстановить утраченные позиции католицизма?
— Именно.
— Или пойдем дальше — превратить католицизм в главенствующую идею?
— И это тоже.
— Или вовсе сделать католицизм единственной законной конфессией?
— Все будет зависеть оттого, как станут развиваться события.
— Почему о жерардистах так мало известно?
— Потому что мы вынуждены действовать в подполье, как вы сами убедились. Большинство наших собратьев по вере объединены в сравнительно малочисленные группы, отправляющие молитвы в подпольных церквах. Но ничего такого уж тайного или подпольного в этом нет. Власти знают о существовании этих церквей, как знают и то, на чьей стороне истинная вера.
— Вы имеете в виду веру католическую?
— Разумеется. И власти, с одной стороны, держат нас под контролем, с другой же препятствуют свободному распространению нашего вероучения. Иначе как бы им вербовать на свою сторону католиков, если не знаешь, что они католики? Мы же предпочли иной путь. Для всех мы кальвинисты, и даже ходим в их богомерзкие храмы. Нов душе мы были и остаемся католиками. Вот поэтому мы и основали здесь нашу подпольную истинную церковь. И стремимся к тому, чтобы она вновь заняла надлежащее место.
— И при этом убиваете людей? Тоже в угоду вашей вере?
— Мы вынуждены действовать в условиях войны, которую начали уже давно. А на войне, как вам известно, действуют совершенно иные законы.
— Но разве могут они оправдать гибель ни в чем не повинных женщин и детей? — возмутился я, вспомнив Луизу ван Рибек, ее мать, семью красильщика Мельхерса, даже неисправимую грешницу Гезу Тиммерс.
Старик смерил меня колючим взглядом:
— Как я вижу, вы сомневаетесь в правоте нашего дела?
— До сих пор я убеждался, что погибали невинные люди. Каким образом вы собираетесь достичь поставленной цели, опираясь на такие методы, мне непонятно. Видимо, вас, жерардистов, все-таки поистине много, если вы вознамерились воевать со всей страной?
— Если уж говорить об этом, мы вполне можем рассчитывать на помощь извне.
Я тут же вспомнил, что говорил мне инспектор Иеремия Катон, и спросил:
— Уж не из Франции ли?
По лицу Фредрика де Гааля словно пробежала тень. Есть! Я попал в точку!
Старик тут же овладел собой.
— Почему именно из Франции?
— Англичане вполне положительно относятся к нашей молодой пока нации, но вряд ли они питают особую любовь к католицизму. А вот с королем Франции дело обстоит несколько по-иному.
— В таком случае сами можете ответить на свой вопрос, и, я думаю, не ошибетесь, — уклонился от прямого ответа де Гааль.
— Как и на вопрос о том, собираетесь ли вы ввергнуть страну в пучину гражданской войны?
— Вот-вот, попытайтесь найти ответ и на него.
И здесь мне на помощь пришло сказанное Катоном
— Вы тайком заключаете с именитыми гражданами Амстердама пари на жизнь, а картины, сеющие смерть, доделывают остальное, обеспечивая вам выигрыш. Причем двойной — вы таким образом еще и получаете деньги для будущей войны. Вы ждете момента, когда погибнет столько знатных и зажиточных горожан, что впредь уже нельзя будет замалчивать это. И тогда вы отведете душу, растрезвонив о происходящем на весь мир. Одним махом вы скомпрометируете все голландское купечество, подорвете в народе доверие в него. А пока будет разваливаться весь хозяйственный уклад Нидерландов, когда брат перестанет доверять брату, муж — жене и сын — отцу, войска Людовика перейдут нашу границу и оккупируют нас. Ну как, верно я обрисовал ваши планы?
В темных глазах де Гааля я увидел уважение.
— Да, вы и впрямь хитрец, каких мало.
— И вот что меня удивляет: ну почему вы не остановились на одном ван Рибеке? Почему должна была погибнуть и Луиза? Ведь, если не ошибаюсь, она была возлюбленной вашего сына. И, насколько я могу судить, он искренне любил ее. Как он мог допустить такое?
— Речь о нем не идет. Он к нам отношения не имеет. Хотя мой сын и удачливый делец, но в вопросах веры не разделяет нашу точку зрения. Он убежденный кальвинист и понятия не имеет о нашем братстве. А Луиза должна была погибнуть, поскольку утратила наше доверие. И Константину повезло — ему в жены не досталась дочь сидевшего по уши в долгах ван Рибека.
Значит, Константин де Гааль на самом деле видел во мне лишь козла отпущения и единственного виновника гибели своей возлюбленной! Значит, в Распхёйсе он был движим исключительно чувством мести!
— А если взять портреты, изготовленные мною по заказам ван дер Мейлена? — продолжал я. — Какова их роль?
— Слушайте, господин проныра, вы действительно столь наивны? — вопросом на вопрос ответил де Гааль. — Проще простого. Дочери самых именитых граждан, почтенных и благопристойных, людей с незапятнанной репутацией, истовых кальвинистов, вдруг отдаются за деньги незнакомым мужчинам! Ну разве утаишь такое? Нет, конечно. Обязательно найдется болван, который станет похваляться победами на любовном фронте, а за ним и остальные. И это тоже средство поколебать устои кальвинизма.
— Мне все-таки хотелось бы узнать загадку полотен, приносящих смерть. Что в них такого, что на самом деле влечет за собой гибель одних и толкает других на столь жуткие преступления?
— Все вы хотите знать, Зюйтхоф, решительно все.
