Вожак со шрамом на щеке криво улыбнулся.
— Ну, живо… писец, вот ты и забрался дальше некуда, — лениво протянул он, ткнув пистолетом в узкую дверь входа в подвал. — Вход бесплатный, выход и за мешок золотых не купишь. И смотри у меня, я тебя знаю, так что не делай глупостей, иначе пуля в голову, и крышка.
— Охотно верю, — ответил я, изо всех сил стараясь придать своему голосу оттенок беззаботности.
Не берусь описывать, что творилось в ту минуту у меня на душе. Отчаяние — оттого, что снова, уже в третий раз, угодил в лапы этих подонков. Нет уж, на сей раз они мне уйти не позволят. Я недоумевал: стоявшего в двух шагах от меня Рембрандта подобный исход, похоже, забавляет. Как все это объяснить? Как?!
Рембрандт и трое вооруженных громил, один из которых следовал во главе нашей маленькой колонны с фонарем в руках, препроводили меня через целый лабиринт подземных ходов, поражавший своими размерами. Наверняка этот гигантский подвал образовали несколько смежных подвалов стоящих рядом друг с другом домов.
У развилки мы остановились, и верзила со шрамом сказал Рембрандту:
— Вам, наверное, лучше вернуться и продолжить работу, мастер. А уж мы займемся вашим Зюйтхофом.
— Как угодно, — ответил старик и исчез в каком-то боковом проходе, на дальнем конце которого тускло мерцала лампа.
Меня доставили в подземный застенок, очень напомнивший мне тот, что располагался под заведением на Антонисбреестраат. Вот только побольше, да у стены громоздилось несколько ящиков. Никаких окон здесь, разумеется, не было и быть не могло. Фонарь же громилы унесли с собой.
С ужасающим скрипом закрылась дверь, и я в третий раз за минувшую неделю оказался в темном застенке.
Глава 23
Дельфтское проклятие
— Вот так-то, Зюйтхоф, торчите в каком-то подвале, дела ваши никудышные, ничуть не лучше, чем два дня назад. Нет, все-таки давайте не будем кривить душой — неужели вся эта непонятная дребедень в самом деле стоила стольких усилий?
После нескольких часов, проведенных на деревянных ящиках в полнейшем мраке, дверь наконец отворилась. Свет от лампы в руках вошедшего ослепил меня. И хотя я толком не мог различить, кем был мой гость, но по голосу все же узнал его.
— Значит, вы никуда из Амстердама не уезжали, — отметил я. Глаза постепенно привыкали к свету. — По-видимому, даже и не собирались.
Ван дер Мейлен подошел поближе и улыбнулся:
— Да вы, оказывается, настоящий хитрец, Зюйтхоф. И то, что вы сумели пронюхать место, где я нахожусь, — лишнее тому подтверждение. Так что от души делаю вам комплимент. Чутье у вас незаурядное. Вот только жаль, что нам приходится от него страдать. Можно лишь мечтать о том, чтобы заполучить в наши ряды такого человека, как вы.
Я насторожился. Еще в пору начала сотрудничества с ван дер Мейленом я убедился, что тот горазд на медоточивые речи. И тут же сообразил, что сейчас мне куда выгоднее сделать вид, будто я попался на его удочку, поскольку иного способа выбраться отсюда живьем на волю не было.
— Вы упомянули некие «ваши ряды». Откуда мне знать, что вы под этим подразумеваете, и вообще, подойдет ли мне то, чем вы занимаетесь?
— Скорее всего нет, — вздохнул ван дер Мейлен. — Или вы все же человек религиозный?
— Ну, знаете, в церковь меня гонит скорее чувство долга, а не искренняя убежденность.
— Что вы вообще знаете о вашей кальвинистской вере?
Я насторожился.
— О моей, говорите?
— Отвечайте на вопрос, Зюйтхоф!
— Только то, что заучил в детстве, больше ничего.
— О католической, следовательно, вы знаете еще меньше.
— А что вас удивляет? Вряд ли можно утверждать, что она так уж сильно распространена у нас.
Ван дер Мейлен помрачнел.
— С тех пор как кальвинисты почти сто лет назад захватили власть, мы лишились возможности публично отправлять наши ритуалы. А католическая вера между тем единственно истинная! Но мы вынуждены встречаться втайне от всех, не в церквах, а в молельных домах или вот как здесь, в подземелье. Это стыд и позор. Но все скоро изменится!
— Скоро, говорите? Когда же? И как это произойдет?
— Не стану утомлять вас рассказами на эту тему, Зюйтхоф. В конце концов, вы не католик и тем более не жерардист.
— Жерардист?
— Имя человека, пострадавшего за нашу истинную веру, было Бальтазар Жерар. Этот мужественный человек пожертвовал собой в тысяча пятьсот восемьдесят четвертом году во имя того, чтобы в Нидерландах утвердилась католическая вера. Он хотел положить конец господству Вильгельма Оранского и кальвинизму. Вам наверняка приходилось о нем слышать.
— Да, он убил принца Вильгельма Оранского в Дельфте. Застрелил его из пистолета. А за это его потом повесили, так?
— Все верно. Хотя он и убил Вильгельма, это так и не смогло поколебать позиции кальвинистов в Нидерландах. Мы и наши единомышленники поставили целью довести это до конца. На эшафоте, перед тем как палач разрубил его на части, Бальтазар Жерар произнес пророческие слова: «Проклятие всем вам, безбожникам-кальвинистам! Вам, и детям вашим, и внукам. И сотню лет еще будете прокляты и вы, и ваши Богом проклятые Нидерланды, и все здесь живущие!»
Постепенно я начинал понимать, куда клонит ван дер Мейлен. И про себя сказал: «Стало быть, жерардисты задумали воплотить в реальность проклятие Жерара, которое тот выкрикнул перед казнью в Дельфте».
— Как я уже говорил, Зюйтхоф, вы человек хитрый.
Этим утверждением ван дер Мейлен решил пока ограничиться. По его распоряжению мне принесли воды, хлеба, кусок сыра и немного вина. И даже свечу.
Несмотря на весь ужас пребывания в подвале, есть мне хотелось зверски. Я немного успокоился. Радоваться было особенно нечему, но положение мое было, судя по всему, отнюдь не безвыходным. Если мое отсутствие затянется, меня хватятся, и инспектору Катону не составит труда отыскать меня здесь — через Эммануэля Охтервельта, тот наверняка сообщит ему, куда я направился. Так что поесть было необходимо — силы мне еще понадобятся, и немалые. К тому же за едой я мог подумать над тем, что сказал мне мой старый знакомый, торговец антиквариатом ван дер Мейлен.
Постепенно кусочки мозаики складывались в стройную картину. Но картина эта до боли напоминала полотна Рембрандта — больше тьмы, нежели света.
И снова потянулись часы, и снова на пороге моего застенка появилась известная мне троица церберов. На сей раз я должен был следовать за ними.
— Куда? — спросил я.
— Увидишь, — коротко бросил громила со шрамом на щеке, и толчок в спину обозначил направление — вперед по лабиринту коридоров и переходов. У одного из поворотов нас дожидался ван дер Мейлен.
