Внешний вид и родословная значили для него все, как и для большинства креолов. Эта его черта особенно восхищала ее отца. В темных и томных глазах Андре застыла скука. Ногти на холеных руках были отполированы до блеска.
В глазах новоорлеанского общества и ее собственного отца Роффиньяк был безупречен, но Джемма не находила в нем ничего, что ей так нравилось в Хантере Буне. Как и всегда, мысли ее устремились к тем дням, что она провела с Хантером. Она гадала, скучает ли он по ней, как его дела, где он теперь?
Пока Джемма предавалась воспоминаниям, Андре протянул руку, поднял отделанный бахромой край широкого кашемирового шарфа, накинутого на ее плечи, и потер дорогой материал между пальцев.
– Вам понравилось представление, Джемма?
– Думаю, оно довольно занятно.
– Эту пьесу играют уже так долго, что я забыл, сколько раз успел ее посмотреть. Но сегодня я впервые получил огромное удовольствие.
Он отпустил ее шарф и коснулся пальцами тыльной стороны ее затянутой в перчатку ладони.
Джемма убрала руку, но не резко, а осторожно, словно для того, чтобы пригладить волосы. Если она разозлит Андре, отец будет недоволен. Поэтому она решила откровенно поговорить с отцом, как только они останутся наедине.
Они находились уже всего в двух кварталах от дома, который отец приобрел незадолго до ее приезда. Стараясь поскорее внедриться в здешнее общество, Томас О'Херли перевез с востока совсем мало мебели и вещей. Вместо этого он обставил новый дом в соответствии с тем, что видел в просторных удобных домах местной знати, в которых успел побывать здесь, в Новом Орлеане. Джемме этот стиль показался слишком строгим, комнаты холодными и неприветливыми.
Кучер пустил лошадей медленным, размеренным шагом. Вечерний воздух окутал коляску ароматом жасмина. Джемма расправила длинные, выше локтя, перчатки, сложила ладони вместе и повернулась лицом к своему спутнику.
– Андре, я знаю, что вы хотите мне добра, сопровождая меня повсюду и представляя своим друзьям. Но я так много времени провожу в сиротском приюте, помогая монахиням, что, боюсь, слишком устаю за день, чтобы выходить по вечерам в город.
– О чем вы говорите, Джемма? – Его потемневший обволакивающий взгляд забегал по ее лицу.
Джемму охватила дрожь, но вовсе не от желания. В данный момент ей больше всего хотелось побыстрее покинуть карету.
– Я просто не хочу какое-то время выходить в свет, вот и все.
Улыбка ее кавалера угасла.
– Какое-то время? И сколько это время, по-вашему, может продолжаться?
«Вечность», – подумала Джемма и пожала плечами:
– Не знаю.
Джемма видела, что Андре недоволен, хотя и улыбается. Взгляд его сделался холодным и расчетливым. В экипаже воцарилось неловкое молчание.
Когда коляска с грохотом миновала ворота и остановилась во дворе дома на Сент-Луис-стрит, Джемма вздохнула с облегчением. Чернокожий возница отворил дверцу коляски и отступил в сторону. Андре выбрался наружу, предложил Джемме руку и помог ей спуститься на землю. Они поднялись по широкой деревянной лестнице на второй этаж, где комнаты выходили окнами в огороженный стеной сад и на улицу. Цветочные ящики с жасмином и геранью, выстроившись в ряд, тянулись вдоль балкона. Ее отец еще не ложился и ждал их в гостиной. Он читал книгу, но сразу же отложил ее в сторону, как только они вошли.
– Ну, как вам театр? – Томас О'Херли приветливо улыбался, сидя в удобном мягком кресле возле выложенного кирпичом камина, который не зажигали в течение долгих месяцев. Угроза летней жары и желтой лихорадки уже прошла, но погода все еще была знойной, ночной воздух кишел москитами. Все двери и окна все время держали широко раскрытыми, чтобы не упустить малейшее дуновение ветерка, поэтому назойливые насекомые постоянно причиняли беспокойство.
– Превосходно, – ответил Андре.
– Прекрасно! – Джемма вымученно улыбнулась и уселась в кресло рядом с отцом. Она сняла с локтя сумочку, стянула перчатки и положила их на стол рядом с вазой, в которой стояли листья веерной пальмы, воткнутые в песок.
Отец, казалось, очень старался играть роль любящего родителя, хотя по временам это ему не слишком удавалось. Джемма решила, что этого и следовало ожидать. Нельзя было рассчитывать, что произойдет чудо и отец мгновенно изменится. Довольно и того, что он хотя бы старается…
Они втроем довольно мило побеседовали немного, затем Джемма, которую одолели москиты, решила, что уже достаточно задержалась, чтобы не показаться невежливой, и сказала:
– Я знаю, что у вас всегда найдутся для обсуждения деловые вопросы, так что, если вы не возражаете, я хотела бы пораньше лечь спать.
Андре и ее отец вежливо встали, когда она поднялась с места. Джемма пожелала им обоим доброй ночи. Она очень устала, потому что провела весь день в школе-интернате при монастыре урсулинок, обучая девочек-сирот чтению и вышиванию. Джемма была уже почти на полпути к спальне, когда спохватилась, что забыла на столе свою сумочку и перчатки. Она резко повернулась и пошла назад, чтобы их забрать. Ее ноги в шелковых туфельках ступали почти бесшумно по плетеным тростниковым циновкам, которыми на лето заменили ковры. Джемма уже собиралась войти в гостиную, как вдруг услышала, что говорил Андре. И застыла на месте.
– Сколько еще времени, по-вашему, я должен продолжать эту бессмысленную игру в кошки-мышки, месье? Послушайте, просто поговорите с ней, и давайте покончим с этим дурацким фарсом.
Когда заговорил отец, его тон ошеломил Джемму. Он напомнил ей прежнего Томаса О'Херли – нетерпеливого, холодного, сурового и безжалостного.
– Я рассчитываю, что вы будете продолжать до тех пор, пока она не будет готова принять ваше предложение. Я вам уже говорил раньше, что если только Джемма заподозрит о нашем соглашении, вы можете навсегда распрощаться с денежками из ее приданого, Роффиньяк, и тогда вам не удастся восстановить эту груду развалин, которую вы когда-то называли домом.
– Вы думаете, что посулами денег можете заставить меня бесконечно ухаживать за ней? Вы нуждаетесь во мне точно также, как я нуждаюсь в ваших деньгах. Иначе как бы еще вам удалось проникнуть в наше высшее общество? На вас, американцев, и так уже смотрят как на неотесанных варваров, беззастенчивых стяжателей…
– Это не я вызвался жениться из-за денег, – безжалостно напомнил ему Томас.
– Моя семья принадлежит к старейшей новоорлеанской знати, месье О'Херли. Подобные браки не редкость в нашей среде. Я завтра же могу найти себе другую невесту и гораздо моложе к тому же. Шестнадцать – прекрасный, вполне подходящий возраст.
