Ночь была длинной и душераздирающе горькой. Когда наступило утро, молодая женщина решила пойти к Матильде, во всем ей признаться, попросить совета и найти утешение. Продолжать свое существование в одиночестве она была больше не в состоянии. Ей была необходима опора в лице той, кто в ее глазах была самым надежным убежищем и проводником по жизни.
Приняв ванну, надушившись, позанимавшись сыном, которого препоручила служанке, она оделась потеплее и отправилась к обедне в церковь Сен Северен. Ее сопровождала Сюзанна.
По завершении службы, в течение которой она следовала молитве беззвучно, лишь движением губ, Флори перешла на другой берег.
Снегопад прекратился, но хмурое небо было отяжелевшим от насыщавших его хлопьев. Не было никаких ярких тонов. Картина была полностью черно-белой. Если на крышах домов, на колокольнях, на башнях Нотр-Дам, на сторожевых башнях крепостных стен, на верхней части этих стен, на выступах домов оставались нетронутыми шапки снега, казавшиеся роскошной оторочкой из горностая на их причудливых контурах, то на мостовой, где уже прошло много людей, было сплошное грязное месиво. Ноги проваливались в мокрый снег, иногда скользили. Каждый шаг грозил возможностью падения.
Холодный воздух леденил грудь. Пальцы рук немели от холода несмотря на двойные шелковые перчатки; ногам было зябко, хотя на зимних башмаках были деревянные подметки, предохранявшие кожу от влаги.
Народу на улицах меньше, чем в хорошую погоду, но все же достаточно, чтобы прохожие мешали друг другу, замедляя движение.
Флори с Сюзанной уже дошли до улицы Бурдоннэ, когда снова посыпался мелкий снег. Гонимые западным ветром, снежинки покалывали лицо.
За высокими заснеженными стенами сад Брюнелей, хорошо ухоженный, являл собою зрелище легендарной красоты. С северной стороны чистая белизна оттенялась серым. Под тяжестью покрывавшего их непомерного груза снега ветви деревьев почти доставали до земли, словно приветствуя торжественный холод зимы, другие, более гибкие, распластывались по ней, прихваченные инеем, словно фантастические волосы какого-то таинственного существа. Если наветренная сторона стволов была сплошь белой от снега, то на другой виднелись только отдельные его клочья. Каждый куст был изукрашен кружевом, некоторые были похожи на ледяные снопы искр застывшего в воздухе взрыва. Вдаль уходили аллеи, покрытые нетронутым снегом, скрываясь под сводами из переплетенных, сверкавших инеем заледеневших ветвей, уводя, казалось, в какой-то морозный рай.
Флори остановилась, почувствовав острое счастье возвращения в очаровательные зимы своего детства. Она вдохнула словно окаменевший воздух, прислушалась к знакомой, будто ватной тишине, которую нарушал лишь случайный звук снега, обрушивавшегося с некоторых ветвей, для которых груз его был слишком тяжелым.
По тропинке, проделанной в снегу с самого утра слугами — она помнила, как они всегда орудовали лопатами, весело смеясь своим шуткам, — они дошли наконец до порога дома. Их капюшоны, покрытые хлопьями снега, юбки и полы пальто, сметавшие на ходу скрипучий снег, казались посыпанными индийской солью.
В высоком стоявшем в зале камине ворчавший огонь пожирал громадные кругляки поленьев. В другом конце комнаты стояла железная тележка, заполненная раскаленными угольями, которые будут катать по коридорам, согревая в них воздух.
— Мамы нет?
Укладывавшая в кофр салфетки, Тиберж ля Бегин со вздохом выпрямилась:
— Она только что ушла к мадам Марг, к вашей бабушке, та поскользнулась у самой своей двери, выходя утром из дому к обедне, и, как говорят, очень страдает.
— Она ничего себе не сломала?
— Насколько я знаю, слава Богу, нет.
— Мама собиралась вернуться сюда от нее?
— Вряд ли. Она говорила, что отправится прямо на улицу Кэнкампуа, где ее ждут.
— Тем хуже для меня; придется отправляться домой, не повидавшись с мамой.
От досады и нервного непокоя на ее глазах появились слезы. Неужели она не может справиться с собой, сохранить хоть немного власти над своими чувствами!
Она ушла, озаботив Сюзанну своим взволнованным видом.
Когда обе женщины проходили по Большому мосту мимо лавки метра Брюнеля, они встретили выходившего оттуда Бертрана.
— Храни вас Господь, сестра. Куда это вы спешите по такой грязи да с таким встревоженным видом?
— Я иду домой. А вид мой объясняется просто: я иду от родителей, где узнала от Тиберж, что бабушка Марг сегодня утром упала.
— Я только что от нее. Час назад я проводил туда маму. Не беспокойтесь слишком по этому поводу: бабуля вновь разговаривает командным тоном и на моих глазах отругала лакея, опрокинувшего горшок. Из этого я заключил, что падение не лишило ее агрессивности, а стало быть, не повредило и ее здоровья!
Он рассмеялся. Когда Бертран бывал в веселом настроении, что случалось очень часто, у него была привычка откидывать голову назад, отчего всегда резко выступал кадык. Его бесхитростный вывод несколько успокоил Флори, которая не могла, однако, не думать о том, что для всех них, несмотря на проявление божественной воли в отношении Кларанс, которое они восприняли с радостью, решения, принимаемые в порыве восхищения и благодарности, остаются очень непрочными. Бабушкин характер, как и ее, Флори, собственная слабость не будут исправлены каким-то чудесным образом, каким-то чудом, которое глубоко изменило бы весь их образ жизни.
— Вы можете спокойно возвращаться домой, сестра! А мне нужно бежать на улицу Кэнкампуа. Впрочем, еще одно слово: мой племянник здоров?
Несмотря на то, что брат был очень молод, он интересовался новорожденным почти так же, как тетушка Берод.
— Вполне. Он растет как маленький грибок.
— Это меня просто восхищает.
Бертран поклонился, поцеловал выглядывавшую из-под подбитого мехом капюшона разрумяненную морозом щеку, еще раз улыбнулся и удалился.
— Пошли быстрее, Сюзанна, у меня окоченели ноги.
В доме, вместе с сыном и домашним теплом, ее встретили все та же навязчивая идея и страх.
Она пообедала на первом этаже, в обществе тетки, которая старалась не оставлять племянницу одну во время обеда и при этом болтала без умолку, порой с юмором, что развлекало обеих. После обеда Флори поднялась к себе.
В комнате было полутемно от тусклого серого неба, слабый свет которого так плохо проникал через вставленные в окна пропитанные маслом листы пергамента, что пришлось зажечь несколько свечей, чтобы побороть его унылость. Флори застыла на месте с остановившимся, казалось, сердцем: колыбель Готье была пуста!
