Ознакомительная версия.
Когда родичи разошлись по делам, Остряна осторожно сползла с полатей, оправила одежду и косу, огляделась, раздумывая. Она не собиралась ждать, пока ее отец снова стравит плесковского княжича с Велемом и добьется гибели обоих. Нужно ему помешать. Но что она, девка, может сделать против собственного отца, старейшины?
Любозвана Судиславна – вот кто ей нужен.
Остряна осторожно выглянула из сеней на двор, убедилась, что путь свободен, и метнулась к печи под навесом, где в летнее время готовили еду, – искать Любозвану.
Прежде чем начинать разговор, предусмотрительная Остряна увела невестку подальше от людей, на самую окраину поселения, на опушку березняка, где никто не мог их услышать. И правильно сделала. От ее новостей Любозвана пришла в такой ужас, что чуть не упала без памяти, и Остряна с досадой вспомнила, что Прибынина молодуха в тягости. Срок был еще небольшой, под расшитой завеской почти и не видно ничего, но какой теперь от молодухи толк? Однако где других помощников взять?
Старшая Вышенина сноха была красива: высокая, статная. На румяном лице сразу привлекали внимание яркие глаза под почти прямыми, резко вытянутыми наружным концом вверх бровями. Вид Прибынина молодуха всегда имела здоровый и бодрый, и, когда в конце свадебного обряда подняли покрывало, все дружно ее одобрили. Нравом, однако, Любозвана уродилась не в удалого брата. Едва ли она решилась бы выступить против воли свекра-батюшки, если бы речь не шла о жизни Вольги. Но и теперь она дрожала и озиралась, будто они обе совершили невесть какое преступление, пока не сообразила, что ничего особенного ей делать не придется. Только сходить к брату и предупредить его о ловушке. Но и это казалось ей таким своеволием, что она смотрела на Остряну, вытаращив глаза.
– А ты-то как, девка, смеешь? – изумлялась Любозвана золовке, которая собиралась помешать собственному отцу делать то, что он считал нужным.
– А вот и смею! – со злостью на собственную вынужденную смелость отвечала Остряна. – Пять лет с красотой28 хожу! – Она ткнула в свой венец из плотного багряного шелка, вышитый девичьими узорами. – Пять! Красота поувяла вся! Приданого столько наткала-нашила – на трех невест хватит! А все сижу, долги нитки вожу! Один нашелся хороший жених – и того батюшка любезный погубить хочет!
– А! – Любозване, как и всякой молодой женщине, сразу все стало понятно. Если речь идет о женихе, не диво, что девушка забывает о послушании. – Да он, Домагостич, никак понравился тебе! Лада-матушка! А я уж думала, тебе только сам Ярила и угодит!
– Пусть он лесовухам замшелым нравится! – ядовито отозвалась Остряна. – А только я сидеть не стану, дожидаясь, пока отец родной всех хороших женихов изведет!
Любозвана каждый день ходила повидать брата, лежащего в избушке у подножия Перыни. Голова у него еще болела, но он уже вставал. Гораздо сильнее его удручали неудавшееся бегство и разлука с невестой. Дивляна находилась почти рядом, но увидеться им больше не позволяли.
Велему не терпелось ехать домой, но Дивляна еще хворала, и везти ее было нельзя. Добролюта поила ее настоем ивовой коры, помогающим от боли в горле, заваривала нивяник, шиповник, солодку, но Дева Ильмера, несмотря на все заботы, поправлялась медленно. Дух ее был так угнетен, что и выздоравливать не хотелось. Не раз Дивляне, пока она лежала во тьме избушки, отвернувшись к бревенчатой стене и натянув на голову стеганое летнее одеяло, в отчаянии приходила мысль, что лучше бы ей сейчас умереть. Если бы Волхов вдруг пошел назад и жрецы сказали, что сам Ящер требует к себе Деву Ильмеру, она без возражений и даже с радостью встала бы на ту белую доску, которая невестам Волхова служит порогом подводных палат Ящера. Если не к Вольге, то хоть к Ящеру! Лучше смерть, чем эта тоска, сердечная боль, безнадежность, черная пропасть, в которую превратилось ее будущее.
Как ей жить дальше, она не представляла. Время словно застыло: ничего не происходило, Хотьшины домочадцы весь день были на лугах и в огородах, только Вояновна прибегала раньше всех, чтобы приготовить еду, и то по большей части возилась у печи под летним навесом, общим для всей Городишиной связки. Дивляну целыми днями никто не тревожил, но она понимала, что это не навсегда.
Когда у нее появилось время все обдумать и осознать, что она натворила, ее охватил такой ужас, что Дивляна невольно закрыла глаза, будто это могло помочь ей не видеть. Самое страшное, что только может приключиться с человеком в земной жизни – изгнание из рода, разрыв с родичами и чурами, потеря своего места в белом свете, – она навлекла на себя сама, по доброй воле. Она лишилась рода и опозорила его своим бегством – своим непокорством и своеволием, а еще тем, что заставила отца нарушить слово, данное полянам. И чем выше ее род, тем сильнее позор. А она осрамила всех своих предков: и с Волхова, и с Ильмеря. Потеряла все: поддержку и чуров, и тех, кто с детства окружал и любил ее. Если бы она умерла, родные хотя бы вспоминали ее с любовью, но она отторгла себя от них, и они постараются не произносить ее имени, думая о ней с негодованием и презрением…
– Да, сами боги меня заставили бежать! – пытаясь оправлаться, говорила она Добролюте. – Ведь если бы иначе, если бы я своей волей, они бы меня отвергли и Огнедевой не избрали бы! И огонь бы Лелин не загорелся, будь я недостойна!
– А коли так, чего же тоскуешь?
– Я… Чего же судьба моя хочет? – в отчаянии воскликнула Дивляна. – Мечусь, будто лист сухой на ветру: то за Вольгу меня ладят, то за Асколька полянского, а то вдруг боги избрали, и все женихи побоку! В чем же моя настоящая-то судьба?
– Эх, горлинка моя! – Добролюта вздохнула и сжала ее узкую белую руку своей загрубелой и загорелой рукой. – Люди внуков женят, а судьбы своей понять не могут. У тебя еще вон сколько времени впереди.
Добролюта привязалась к девушке, которую боги сами привели к ней. Но будь Дивляна ее родной дочерью, что она сказала бы ей? Ведь что-то дало ей силу решиться на это – покинуть свой дом и своих чуров. Покорность своему роду – это важно, на этом держится устойчивость и сохранность человеческого мира. Но мир застывший, не растущий, обречен на гниение и умирание – ведь неподвижным бывает только мертвое. А Добролюта знала, что именно это непокорство иной раз дает силу сделать шаг вперед. К добру этот шаг приведет или к худу – знают только боги, но это шаг прочь от неподвижности и разрушения. Однако пока совсем не ясно, чего же хочет судьба от дочери Домагостя.
Даже Велем изменился. Он целые дни проводил вместе с Городишиными сыновьями, помогал им заканчивать сенокос, ездил с ними на охоту, не только стремясь помочь гостеприимным хозяевам, но и не желая оставаться с сестрой. И вернувшись, он держался по-другому: строже, суше и холоднее. Он, ее родной брат, ее ближайший товарищ, защитник, помощник, хранитель ее детских и девичьих тайн, ее опора во всякой беде… Какими мелкими и смешными казались теперь ее прежние девичьи беды! Но Дивляна не винила его за это охлаждение. Изменилась она сама, стала чужой для него.
Ознакомительная версия.
