Ознакомительная версия.
Даже Велем изменился. Он целые дни проводил вместе с Городишиными сыновьями, помогал им заканчивать сенокос, ездил с ними на охоту, не только стремясь помочь гостеприимным хозяевам, но и не желая оставаться с сестрой. И вернувшись, он держался по-другому: строже, суше и холоднее. Он, ее родной брат, ее ближайший товарищ, защитник, помощник, хранитель ее детских и девичьих тайн, ее опора во всякой беде… Какими мелкими и смешными казались теперь ее прежние девичьи беды! Но Дивляна не винила его за это охлаждение. Изменилась она сама, стала чужой для него.
На самом деле Велем просто не знал, как ему теперь с ней быть. Он отчаянно злился на сестру за тревогу, трудности и позор, который она навлекла бы на род, если бы ее побег удался, но еще сильнее гневался на Вольгу, задурившего ей голову и сманившего на это дело! Он не мог взять в толк, как на такое могла решиться его сестра, его Дивляна, Искорка, как звала ее мать. У нее, конечно, всегда ветер в голове свистел, но она была своя, родная до последнего золотого волоска, и не получалось представить ее среди изгоев, отторгнутых своим родом и родом человеческим. Среди тех, кто становится волками-оборотнями, уходит в звериный мир. И не меньше самой Дивляны он изводился мыслями о том часе, когда привезет ее домой…
Приближался Перунов день, за которым следует жатва. В ожидании ее предстояли Зажинки – не столько настоящее начало уборки урожая, сколько обряд, привлекающий благословение богов на это самое важное в году дело. Прошло новолуние, в небе появился тоненький серпик молодого месяца – словно сами боги вручали жницам их орудие труда. Это было удачное предзнаменование: если жатва начинается на растущем месяце, то и урожай будет возрастать и получится богатым.
Под песни, прославляющие Перынь, Перуна и Велеса, извлекли священный серп, который хранился в святилище и пускался в дело лишь несколько раз в году – на Зажинках и Дожинках и считался орудием самой Матери Урожая. Серп, завернутый в особый рушник, несли впереди шествия, направлявшегося на ближнее ржаное поле. За Мечеборой, держащей серп, следовала Добролюта с караваем хлеба и солью в деревянной солонке, а за нею все женщины Словенска, одетые в лучшие сряды, полыхающие всеми оттенками красного, похожие на ожившее маковое поле. Близился вечер, дневная жара утихла, и красное солнце, клонящееся к закату, придавало всему действию особую торжественность.
С первым снопом, украшенным цветами и лентами, жницы явились к Перыни, где их уже ждали все прочие родичи, тоже одетые нарядно. Мужчины держали кабанчика, предназначенного в жертву. Первый сноп возложили на жертвенник Перыни, обрызгали его кровью зарезанного кабанчика, потом тушу разделали и принялись жарить.
Дивляну посадили на почетное место, и она немного развеселилась, видя вокруг радостные лица. Начинался сбор урожая – самое важное время в году, самое трудное и радостное. Она оглядывалась, выискивая глазами Вольгу, но заметить его ей так и не удалось. Она не знала, пришел ли он на праздник. Двоюродные и троюродные братья из Велемовой дружины плотно обступили ее, чтобы не дать ей хотя бы бросить взгляд на своего неудачливого жениха, не то что заговорить с ним.
Вольга и правда был на празднике: сам старейшина Вышеслав послал за ним Прибыню, а Любозвана старательно расчесала спутанные кудри любимого брата и приготовила ему выстиранную рубаху.
– Вон она, красавица наша! – приговаривал Прибыня, показывая Вольге на Дивляну, которую возле огня перед идолом Перыни было хорошо видно. И теперь она показалась Вольге побледневшей и грустной, но даже более красивой, чем раньше. – Солнцева Дева! Благословение наше! И то сказать, не всякий раз в роду такая красавица сыщется! Истинно благословение богов на ней!
Вольга отворачивался: свояк будто нарочно растравлял ему сердце.
– А ты что же – забыть ее не можешь? – Прибыня вдруг наклонился к его уху.
– Забыть? – Вольга метнул на него мрачный взгляд.
По лицу его было видно: забыть ее невозможно.
– Вижу я, парень, тебе без нее жизнь не мила, – продолжал Прибыня. – Ступай к бабам, жена! – бросил он Любозване, которая, чуя приближение важных событий, держалась возле них и все оправляла Вольге то рубаху, то пояс, то волосы. – У нас тут важный разговор, не для твоих ушей.
Любозвана покорно ушла, но не к бабам, яркой красной толпой обступившим жертвенник Перыни, а к белой стайке девушек.
Остряна, зорко наблюдая за ними, все поняла по одному взгляду невестки и короткому кивку. То, чего они ждали уже несколько дней, начиналось…
– Слушай, родич, что скажу, – говорил тем временем Прибыня почти в ухо Вольге, незаметно оглядываясь, не слышит ли кто. – Я и сам не так давно парнем был неженатым, помню, как оно. Невесту ты себе выбрал такую, что лучше и не придумаешь. Вижу, тяжело тебе, да и ей не лучше, любит она тебя. Разлучить вас, а ее в чужую землю отправить – зачахнет от тоски, не вынесет, вот и не достанется никому, Кощею одному.
– Да ну тебя! – Вольга в досаде вырвал рукав, за который свояк его придерживал. – И так мне тошно, то ли убить кого хочется, то ли на первой осине повеситься. Чего ты мне душу травишь?
– Да не травлю! Помочь я тебе хочу! Ты же мне родич, и жена пристает: помоги да помоги! На то мы и породнились с вами, чтобы во всем быть заедино. Смекаешь, к чему веду?
– К чему?
– Поможем мы тебе твою невесту в Плесков увезти!
– Что? – Вольга переменился в лице и подался к свояку, не веря услышанному.
– В ушах звенит – не разбираешь? – Прибыня усмехнулся. – Помогу тебе, как брату, невесту твою отбить назад и в Плесков увезти. Если не сробеешь…
– Я?!
– Да ладно, ладно! – Прибыня придержал Вольгу, готового немедленно бежать куда-то. – Все тут ведают, каким ты орлом себя показал, когда варяги в Ладогу приходили. Я вот что надумал. Дело-то простое. У Домагостича с братьями три десятка дружины, у тебя два, да я в Словенске пять десятков легко наберу. Как вздумает он домой ехать и сестру везти, мы с тобой и с парнями их на дороге дождемся, перехватим, девку отобьем и тебя по Шелони до Плескова проводим. Ну а там, в Плескове, и меду чтоб поставил, и пива, и быка печеного… – Он выразительно ухмыльнулся. – Это само собой, и на свадьбе с парнями погуляем. Но и ты уж не забудь, что я тебе истинным братом был, если что!
– Да я… – не помня себя, Вольга обнял его так, что Прибыня охнул и стал отбиваться, опасаясь за целость своих ребер.
Всю ночь Вольга почти не спал, горел от нетерпения и изнывал в ожидании счастливого дня. Когда это случится, зависело только от Дивляны и ее выздоровления, потому что себя он чувствовал вполне здоровым для новой битвы. Ему пришло в голову, что Дивляна, вероятно, нарочно притворяется больной и тянет время, чтобы не возвращаться в Ладогу. Теперь же надо предупредить ее, чтобы, наоборот, постаралась ускорить отъезд. Они в Словенске уже почти дней десять, вот-вот Домагость, утомленный ожиданием, снарядит из Ладоги новую дружину, и тогда весь замысел рухнет.
Ознакомительная версия.
