– О ком речь? О герре Хассендорфе? – Луиза тряхнула головой в надежде прочистить мозги. – Что произошло? Как ты сюда попала?
– У экономки есть ключи. Я тайком сняла этот с ее связки. Ваше высочество, вам надо бежать! Он вас предаст! Он заодно с заговорщиками.
– Кто? Герр Хассендорф? – Луиза села.
– Да, ваше высочество, когда я увидела, что это вы… – Голубые глаза девушки увлажнились. – Вы должны бежать.
У Луизы упало сердце.
– Но мой муж, где он? – с трудом выговорила она.
– В тюрьме. И он, и ваш дядя. Их предали. Они в тюрьме, которая в подвале замка. Их все время допрашивают.
Луиза схватила девушку за плечи и сильно встряхнула:
– Откуда ты знаешь? Говори, Фрида!
– Мой брат – садовник в замке. Он знает одного из стражников. Иногда по ночам он слышит, что происходит в подвалах. – Она взяла руку Луизы, лежавшую у нее на плече, и поцеловала. – Умоляю вас, ваше высочество, сделайте что-нибудь. Все так ужасно. К власти пришли страшные люди. Они говорили, что богатых горожан посадят в тюрьмы, их богатства отдадут народу, а вместо этого…
– Фрида, послушай меня. – У Луизы кровь застыла в жилах, но голова работала четко. – Ты должна отвести меня туда. Прямо сейчас. Как ты думаешь, твой брат мне поможет? Его друг-стражник отведет меня к пленникам?
Фрида вытерла глаза.
– Я провожу вас, ваше высочество. А мой брат, если надо, умрет за вас. Я тоже. Да и любой в Хольштайне, кроме предателей.
У Луизы не было причин доверять этой девушке. Она поверила Гюнтеру, но оказалось, что он тоже собирался ее предать. Или Гюнтер все же на ее стороне, а Фрида – предательница? И поведет ее на верную смерть?
Надо решить, за кем идти. В конце концов, не слишком важно, кто ее предал, Гюнтер или Фрида. В любом случае ей надо выбраться из этого дома и проникнуть в тюрьму. Там ее муж. И если есть вероятность, что эта девушка ей поможет, придется рискнуть. Другого выхода нет. Она ждала десять долгих месяцев и больше не станет бездействовать, надеясь, что ее кто-нибудь спасет.
– Надо спешить. – Луиза спрыгнула с кровати, отыскала сюртук и шляпу. Она была готова действовать. – Ты должна делать в точности то, что я скажу, Фрида. Мы освободим герцога и принца-консорта сегодня же ночью и спрячем их в безопасном месте. Ты знаешь такое место, Фрида?
– Думаю, что да, ваше высочество. – Девушка нервно поправила фартук.
– Тогда пойдем, пока он не вернулся. И знаешь что, Фрида?
– Что, ваше высочество?
– Спасибо тебе. – Луиза взяла руки девушки в свои и поцеловала их.
Фрида открыла дверь комнаты, осторожно выглянула и, пропустив Луизу, опять заперла дверь на ключ. Они выскользнули из дома на темную улицу и, прячась в тени, пошли к высившейся впереди громаде Хольштайнского замка.
Подземелье замка. У Луизы заныло сердце, когда она представила, как ее муж лежит на полу в грязной темной камере в окружении преступников, а их охраняют безжалостные предатели.
Что они с ним сделали?
Хольштайнская тюрьма
На третий день он перестал считать раны. Они все соединились вместе, образовав сплошную боль. В конце концов, нет никакого смысла помнить, что жгучая боль в левой руке соответствует пытке раскаленными клещами, которой его подвергли в понедельник, а тупая в пояснице – следствие встречи с мясистыми кулаками палача во вторник… Он выносил пытки, потому что другого выхода не было.
Впрочем, альтернатива, разумеется, была. Смерть. Но он не мог умереть, пока нужен Маркему. Не имел права покинуть этот мир, пока его израненное тело могло оказаться ей полезным.
Вот только для чего? Этот вопрос оставался главным. С самого начала он знал, что не обойдется без предательства. Он всегда старался избегать участия в сложных политических играх в других государствах, при которых приходилось полагаться на местные кадры. Сопровождая Олимпию на первую встречу, он не одобрил места и сразу сказал герцогу об этом. Плохой обзор, нет второго выхода. Узкий длинный прямоугольник пивного зала. Иными словами, превосходная ловушка.
Олимпия согласился, но сказал, что с чего-то надо начинать. По крайней мере он уверен, что человеку, с которым они пришли на встречу, можно доверять.
Следует отдать должное агенту Олимпии: он казался искренне удивленным, когда мужчины, сидевшие за соседним столом, встали и наставили на них пистолеты. И сражался до конца, пока не рухнул на пол с пулей в голове.
Сомертон лично отправил в лучший мир двух нападавших и вполне мог сбежать, если бы не герцог Олимпия, который получил сильный удар по ребрам стулом, и его пришлось спасать. Теперь они оба гнили в грязной германской темнице, подвергаясь постоянным допросам. Нельзя было не признать, что их вели превосходно подготовленные люди. Пытки причиняли адскую боль, но при этом не было повреждено ни одного жизненно важного органа, не сломано ни одной кости. Так могло продолжаться бесконечно. По непонятной причине заговорщики сохраняли ему жизнь.
Он их ненавидел.
Скоро они вернутся. Он утратил понятие о времени и не мог с точностью сказать, сколько дней или недель провел здесь. Но он точно знал, что после последнего допроса уже прошло время. А мучители всегда были пунктуальны. Худощавый нервный немец приходил по ночам, а общительный и мускулистый – днем. Или наоборот. Во времени суток он не был уверен – в камере не было окна. Да и какая разница? Лежа на камнях и задыхаясь от наполнявших воздух отвратительных миазмов, перестаешь думать о смене дня и ночи.
Сомертон осторожно вытянул сначала одну ногу, потом вторую. Было очень больно, но кости вроде бы целы. Откуда-то издалека донесся крик, но почти сразу оборвался.
– Зачем так орать? – пробормотал лежащий рядом Олимпия. – Легче-то все равно не становится.
– Не у всех здешних заключенных есть такая подготовка, как у вас, ваша светлость, – заметил Сомертон. Разбитые губы мешали говорить.
– К сожалению, я в плохой форме, – вздохнул герцог.
Говорить было тяжело, но Сомертон решил продолжить беседу:
– Как ты думаешь, она жива?
– Надеюсь, что да. Иначе это все зря.
– Она будет нас искать.
– Я буду молиться, чтобы ей не удалось нас найти. – Послышался сдавленный стон и лязг металла – Олимпия подвинулся. – Надеюсь, она поступит разумно и отправит телеграмму в Лондон.
Сомертон в этом сомневался. И это сомнение лишь усугубляло его мучения. Он был согласен вытерпеть любые пытки, только бы милый Маркем не попал в руки революционеров. Одна лишь мысль о такой возможности доставляла ему более сильную боль, чем побои.
