— Постарайся все-таки хоть немного поспать, — попросил Джон, садясь рядом с ней и разминая сигару.
Энни молча смотрела, как он пускает кольца.
— Можно мне? — спросила вдруг она.
— Что можно? — не понял он.
— Разок затянуться.
— Нет, нельзя, — резко ответил Джон. — Хватит и того, что ты одеваешься в мужское, скачешь на лошади, участвуешь в сражениях… Если будешь еще и курить…
— Хорошо, — согласилась она, — не надо. Просто посиди со мной. Можешь курить, я уже привыкла к запаху сигары. По крайней мере отбивает запах конюшни!
— Энни, — устало улыбнулся Джон, — извини, но я…
— Понимаю, — кивнула она, — ты хочешь спать. Конечно, ложись, извини…
— Я не об этом, — возразил Джон.
Энни огляделась вокруг. В конюшне было почти темно, все уже давно спали вповалку, а если кто и не спал, то был слишком занят заботой о собственных натертых ногах, чтобы прислушиваться к их разговору.
На минуту воцарилась тишина.
— Я так и не поблагодарила тебя… — сказала наконец Энни.
— Поблагодарила? За что?
— За то, что ты тогда привез ко мне Ангуса.
— А-а! — усмехнулся он. — А я-то думал, за то, что я поставил свою подпись под этой пресловутой петицией, и теперь по моей милости ты сидишь здесь и отмораживаешь себе за… то есть я хотел сказать, сидишь и мерзнешь…
— Ты невыносим, Джон! — притворно рассердилась она.
Не отдавая себе отчета, Энни, обхватив Джона за плечи, потянулась к нему губами. Поцелуй в такой ситуации мог бы быть воспринят как дружеский, но темные глаза Джона удивленно округлились, и Энни отпрянула.
— Ты всегда был мне очень хорошим другом, Джон, — торжественно произнесла она. — Оставайся таким и дальше.
— Крошка, — заверил ее он, — я всегда буду твоим другом. Ловким движением Энни выхватила сигару из его пальцев и затянулась. Ощущение было не более приятным, чем то, когда однажды в детстве кузены заставили ее лизнуть лягушку.
— Не глотай хотя бы дым, — усмехнулся Джон. — Выпускай его, а то он забьется в легкие.
Но Энни уже закашлялась и поспешно сунула ему сигару.
— Ну что, — спросил Джон, — понравилось? Не в обиду будь сказано, но ты, ей-богу, как ребенок, которому сто раз можно сказать, что чайник горячий, но он все равно не поверит, пока не дотронется, а потом сам же и заплачет.
По щекам Энни от дыма действительно текли слезы. Отбросив сигару, Джон вдруг обхватил Энни за плечи рукой.
— Не бойся, крошка, — произнес он, — я уверен, что с твоим Ангусом ничего не случится. Я знаю его как себя — нет такой ситуации, из которой он не смог бы вывернуться.
Энни склонила голову ему на плечо.
— Знать бы, — проговорила она, — где он сейчас, что с ним… Мы ведь так и не вошли в английский лагерь… Он может подумать что угодно…
— Скорее всего, — успокоил Джон, — он решит, что принц все-таки одумался. Скорее всего сейчас твой Ангус еще спит или ест бифштекс и думает о том, какой он дурак, что вернулся к англичанам и оставил тебя на попечение такого сумасброда, как я.
Энни тяжело вздохнула, выразив в этом вздохе все, что ее мучило.
— Прости меня, — прошептала она.
— За что? — удивился Джон.
— За то, что доставляю тебе так много хлопот.
— Хлопот? Крошка, — улыбнулся он, — ты не доставляешь мне никаких хлопот — хотя порою, ей-богу, несносна!
Энни не знала, сколько она проспала, но сквозь сон почувствовала, что Джона рядом больше нет. Разбудил ее пронзительный звук волынок и барабанов, возвещавший о том, что армия Камберленда подходит к Драммоззи. Энни раскрыла глаза как раз в тот момент; когда Джон пристегивал к поясу большой обоюдоострый меч. Джиллиз расталкивал тех, кто никак не мог проснуться.
— Ч-что случилось? — тупо пробормотала Энни. — С-сколько времени?
— Одиннадцать, — не оборачиваясь, бросил Джон. — Четыре полка Камберленда уже здесь, остальные скоро будут, а половина наших людей спит мертвецким сном, половина ушла в поисках пропитания…
Энни вскочила на ноги, но Джон остановил ее холодным, словно сталь его меча, взглядом.
— Никаких фокусов, крошка! — приказал он тоном, не терпящим возражений. — Ты останешься здесь. И не вздумай спорить, а то я велю Джиллизу связать тебя по рукам и ногам!
— Он не посмеет!
— Посмею! — заявил он. По его виду и тону Энни поняла: он выполнит свою угрозу. Ей ничего не оставалось, как, вздохнув, покориться.
— Если что, — произнес Джон, — скачи в Моу-Холл. Там, как сказал лорд Джордж, две колонны должны встретиться, если нам удастся протащить принца через горы.
— Будь осторожен, Джон! — тревожно проговорила она.
— Лучше поезжай в Моу-Холл и подготовь там все как следует. К вечеру у тебя неизбежно будут раненые — по моим подсчетам, тысяч до пяти.
— Обещай мне, что ты не будешь одним из них!
С минуту они пристально смотрели в глаза друг другу, затем Джон отвернулся и вышел. Но сделал не более двух шагов — ругнувшись себе под нос, он вернулся, взял Энни за плечи и поцеловал в губы. Это был не просто дружеский поцелуй — ошибки в этом быть не могло. Это был поцелуй, полный страсти, поцелуй человека, понимавшего, что другого поцелуя может никогда не быть — не потому, что тому могут помешать обстоятельства или мораль, а потому, что шансы вернуться живым с поля боя у Джона сегодня невелики. Джон знал, что в любой момент на этой войне он может быть убит, но не боялся смерти и принимал ее как неизбежность. Вся его жизнь, по сути дела, была жизнью солдата, и гибель в бою он предпочитал смерти в постели.
Но Джон не хотел умирать, не признавшись Энни…
— Прости меня, Энни, — прошептал он, — но я тебя люблю. Я любил тебя всю жизнь, буду любить и за гробом, если там есть хоть какая-то жизнь…
Джон убрал руки с ее плеч, но еще долго смотрел на нее, словно прощался. Наконец, очнувшись, он вышел, вскочил на лошадь и погнал ее, все время яростно пришпоривая. Энни словно в забытьи еще долго смотрела на дверь, в которую вышел Джон. Она поймала себя на том, что с губ ее сорвалось его имя.
Ангус нервно мерил шагами маленькое пространство палатки, пока наконец в полпятого не прозвучали барабаны, возвещавшие подъем. Больше всего его удивляло, почему якобиты до сих пор не появились.
Он мучительно думал, что делать с телом Уоршема. Скоро лагерь проснется, будет готовиться к сегодняшнему наступлению на Каллоден, будет, разумеется, суматоха, но все-таки не такая, чтобы на Ангуса, волочащего мертвое тело, никто не обратил внимания. Но и оставлять тело под кроватью тоже нельзя — рано или поздно оно будет обнаружено. Чем он объяснит зияющую рану в груди Уоршема? Несчастным случаем? Превышением с его, Ангуса, стороны самообороны в случайной драке из-за пустяка?
