— Ты тогда в бреду была, металась в горячке, — скорбно рассказывала Сычиха, — а я одна, все надо было успеть. Потом ты как-то ненадолго успокоилась, и я хвороста поднабрать побежала — печка прогорала, подбросить надо было. Без воды-то горячей куда? Вот я и отлучилась, а девочка рядом с тобою лежала.
— Говори, — Марфа без сил опустилась на диван, заброшенный какой-то старой, проеденной молью тряпкой.
— Когда я вернулась, на полу нашла ее, мертвую уже, — призналась Сычиха. — Видно, упала и головкой ударилась.
— Это я, я ее в горячке столкнула, — побелела Марфа.
— С тебя-то спрос какой, — пожала плечами Сычиха, — ты в беспамятстве была, моя это вина, не уберегла я дочку твою, не доглядела. Мертвая твоя Настенька, бедная девочка наша. Нет мне прощенья!
Сычиха начала рвать на себе волосы и качаться из стороны в сторону.
— Умерла… — прошептала Марфа, и вдруг глаза ее загорелись странным, бесноватым светом. Она схватила Сычиху за плечи и притянула к себе. — Врешь ты все… А кольцо почему не схоронила вместе с ней? Мало тебе моего горя было?
— Мало, — кивнула Сычиха, — оставила я его, чтобы память перед глазами всегда была — в чем виновата и кого не спасла.
— Ты эти сказки детишкам рассказывай, — не успокоилась ее объяснениями Марфа, — а мне правду скажи, зачем кольцо себе оставила?
— Я сказала правду, клянусь, — Сычиха посмотрела ей в глаза — прямо и спокойно.
— Тогда покажи мне, где ты похоронила ее, — велела Марфа.
— Столько лет прошло, — пожала плечами Сычиха, — я и не помню, где. Лес-то большой, путаный.
— Значит, грех помнишь, а в каком месте сокрыла его — нет? Не верю! Ни единому твоему слову не верю! — вскричала Марфа. — Жива моя дочь. Ты украла ее и отдала на воспитание в другую семью, чтобы я не смогла рассказать Петру о нашей дочери. Ты Петра охраняла, а обо мне и не подумала. Верни мне Настю — живую или мертвую, верни мне ее!
— Так и быть, — решилась Сычиха, — пойдем в лес, покажу тебе ее могилку.
Марфа вся задрожала и покачнулась — Сычиха безрадостно взглянула на нее и вышла из гостиной, словно показывая дорогу.
— Здесь, — сказала она, когда они пришли.
Марфа, которая все это время шла за ней молча и послушно, точно на привязи, оглянулась — место было светлое, тихое, красивая полянка в ельничке неподалеку от избушки самой Сычихи. У Марфы подкосились ноги, и она упала на колени на снег возле небольшого холмика, обозначенного деревянным крестом, на перекладину которого была прикреплена выцветшая, с почти неразличимым ликом иконка.
— Настя… — прошептала Марфа и заплакала — тоненько и жалостливо.
— Плачь, Марфа, — Сычиха подошла к ней и погладила по голове, — тебе есть, о чем поплакать, Марфа.
— Доченька моя, — Марфа упала лицом в снег и обняла обледенелый холмик.
— Я говорила тебе — будет тяжело, — промолвила Сычиха и пошла прочь.
— Стой! — Марфа вдруг цепко схватила ее за руку. — Врешь, еще не все. Копай, я хочу убедиться, что она там.
— Ты сошла с ума, Марфа, — Сычиха попыталась было освободиться, но Марфа не отпускала ее.
— Я не верю тебе — моя девочка жива, — глаза Марфы горели совершенно безумным, холодным огнем.
— Что ты хочешь увидеть? — оправдывалась Сычиха. — Горсть праха? Опомнись, охолонись. Нет у тебя дочери, Марфа, она умерла. 20 лет назад. И не тревожь ты ее ангельскую душу.
— Настя! — дурным голосом взвыла Марфа. — Бедная моя, Настенька…
Когда Сычиха вывела ее из леса, Марфа по дороге пошла к городу. Сколько она шла, как смогла дойти, Марфа не знала — мир померк вокруг нее, и жизнь остановилась. Марфа брела, не глядя по сторонам, не слыша окриков, и едва не угодила под сани, лихо подкатившие к трактиру.
— Сдурела баба, что ли? — закричал на нее человек с легким немецким акцентом.
Марфа подняла голову и уставилась на говорившего невидящим взглядом.
— Марфа, опять ты? — Модестович не на шутку перепугался — он сразу и не понял, то ли волосы у нее за полдня поседели, то ли это просто изморозь белым на пробор легла. — Чего под сани бросаешься, или жить надоело?
— А мне все равно — жить, не жить… — словно пьяная, пробормотала Марфа.
— Это ты брось, — Модестович решительно взял Марфу под локоток и повел с собой.
В трактире он усадил ее за дальний стол в углу, и Марфа откинула голову на стену, как будто голова у нее была тряпичная, а шея — из веревок вязаная. Модестович осуждающе цыкнул и, подозвав полового, велел принести водочки на двоих и какой-нибудь закуски, чтобы не опьянеть с морозу.
— Вот это ты напрасно, Марфа, — сказал он ей, когда она залпом выпила стопочку и оттолкнула от себя его руку с огурчиком. — И что ты так завелась? Нехорошо это.
— А тебе-то до меня какое дело? — с вызовом бросила ему Марфа.
— Мне до тебя всегда дело было, нравилась ты мне.
— А кто тебе не нравился? Ты у Корфов редкую девку не обласкал.
— Девки — они и есть девки, а ты другая. Ты не просто красивая, ты — такая женщина, о которой только мечтать можно. Я другим все обещал, а вот тебя увез бы с собой, чтобы дом в образце содержала да детишек рожала.
— Нету у меня детей, нету, и больше не будет, — разрыдалась Марфа, уронив голову на руки.
— Это ты о дочке своей? — кивнул Модестович.
— Была у меня дочка Настенька, да сгинула без следа, — запричитала Марфа.
— От князя Петра? — догадался Модестович. — Да когда же? Почему я не знал?
— Меня барон Корф в Петербург увез, чтобы от людских глаз подальше. А когда сроки подошли родить, я в деревню вернулась — Сычиха мне помогала. Вот только Петру я так и не нашла в себе силы признаться, не успела. Сычиха сказала — умерла моя Настя, не выжила.
— Вот лак история! — поразился Модестович. — А чего же сейчас ты вдруг вспомнила о ней?
— Помнишь кольцо, о котором ты говорил? С именем Анастасии? Когда колечко-то это обнаружилось, я подумала — может быть, доченька моя жива.
— Так ты нашла Сычиху? — насторожился Модестович.
— Нашла, да все без толку, — кивнула Марфа. — Сычиха сказала, что оставила себе то кольцо, как речное напоминание, как укор. Напоминание о ее грехе — что младенца не уберегла.
— Так она тебе и могилку показала?
— Видела, — всхлипнула Марфа, — показала она мне нынче холмик маленький.
— Холмик еще ничего не значит, — с уверенностью в голосе сказал Модестович. — Долгорукие целый год князя Петра мертвым почитали, а Елизавета Петровна могилку раскопала и ничего не нашла. Так что — если ты сама умершего ребеночка не видела, не верь старой ведьме. Кто один раз соврал, то и другой раз соврет — не дорого возьмет. Это я тебе говорю. Да, а, кроме кольца, ничего памятного от ребеночка не осталось? Вещицы какой-нибудь, чего-нибудь приметного.
