– Не волнуйтесь! Мне тоже хочется с вами встретиться… И увидеть вас счастливой, если это возможно. Вы должны к этому стремиться. Помните только одно: любовь – слишком прекрасная и редкая вещь, и не следует рисковать ею ради бог знает каких социальных предрассудков. Она заслуживает того, чтобы ради нее жертвовали всем…
Час спустя на повороте дороги, где кончались владения Гортензии, она стояла, держа за руку сына и глядя вслед тяжелой карете черно-желтого цвета, в которой она проделала такой длинный путь по дорогам Европы. На этот раз карета уезжала без нее, и хотя это был ее собственный выбор, сердце все равно сжималось. Когда ей снова доведется встретиться со своей подругой, которая стала для нее почти сестрой?
Вдали поднимался столб пыли, и все еще слышны были топот копыт и звон уздечек. Вскоре Гортензия видела лишь пыль на дороге, которая опустела. Она вытерла слезу и сильнее сжала ручонку ребенка. Он взглянул на мать.
– Уехала? – спросил он.
– Да, мой дорогой! Тетя Фелисия уехала. Но она еще приедет.
Ребенок уже хорошо говорил, и это умиляло Гортензию. Теперь было так приятно болтать с сынишкой… Они медленно, в ритм маленьких шажков Этьена, вернулись к дому, где его подхватила на руки Жанетта.
– Мне бы хотелось увидеть вашего дядю, – сказала Гортензия. – Вы не знаете, где он?
– Дома, госпожа графиня. Он, наверное, занимается счетами. Он говорил, что все утро будет ждать вас…
Действительно, Франсуа Деве ждал Гортензию. Он стоял в дверях, скрестив руки на груди, глядя на дорогу, идущую к дому. При виде молодой женщины он снял свою черную шляпу, которую, как и все овернцы, почти никогда не снимал, и стоял с непокрытой головой.
– Вы знали, что я сейчас приду, Франсуа? – спросила Гортензия.
– Я слышал, как отъезжала карета вашей подруги, госпожа Гортензия. И знал, что вы скоро вернетесь… И я вам за это очень благодарен. Вы хотите говорить в доме или пойдем погуляем?
– Пожалуй, пойдем в дом. Я уже гуляла с графиней Морозини. Нам очень понравился ваш сад, Франсуа. Мне кажется, что с каждым годом он становится все лучше…
– Он ждал вас, как и все мы. Не хотелось вас разочаровывать…
– Что сейчас и произойдет? Чтобы написать мне такое письмо, у вас были основания… Мои дела плохи, не так ли?
Они вошли в длинную комнату с низким потолком в самом центре дома, где Жанетта поддерживала монастырскую чистоту. Длинный стол из каштанового дерева, деревянные шкафы для одежды и сундуки, скамейки по обе стороны очага поблескивали в полутьме как шелковые. Все части камина были начищены и блестели как золотые, а на столе красовался большой букет голубых китайских астр. Пахло дымом из камина, пчелиным воском и свежеиспеченным хлебом.
Франсуа подвинул Гортензии одно из деревянных кресел, которые когда-то сделал его дед и на котором красовались подушки из зеленого полотна, сшитые Жанеттой. Гортензия со вздохом опустилась в кресло. Этот вздох выражал ее усталость и беспокойство. Она с тревогой бросила взгляд на деловые книги, разложенные на столе. Франсуа перехватил его и улыбнулся.
– Что касается дома и фермы, могу вас заверить, что все идет хорошо. Мы собрали небывалый урожай на возвышенности, что касается скотины…
– Франсуа! Не тяните. Вы не послали бы мне такое письмо, если бы речь шла об урожае трав или скотине. Речь, конечно, идет о Жане, и я горю нетерпением поскорее узнать о нем. Почему вы ничего не писали о нем в своих письмах? Или…
– Он просто запретил мне писать о себе, мадам Гортензия. Он не хотел, чтобы я что-либо писал вам в таком роде… Он думает, что вам надоело здесь и что вы уехали, чтобы больше не возвращаться…
– Он что, в своем уме? Как можно думать, что я брошу своего ребенка? Нашего ребенка?
– Я имел в виду, не возвращаться к нему…
– Но ведь он читал мои письма? Он хорошо знает, что я люблю его. Почему же он не отвечал мне?
– По тому же самому, о чем я вам говорил. Жан считает, что ваше чувство к нему было всего лишь капризом… что вы не можете жить вместе, вот почему вы предпочли уехать…
– Но это он покинул меня! Это он вдруг решил уехать в Лозарг под предлогом, что Годивелла там осталась одна. Что за объяснение! Он считал, что ей что-то грозит…
– Тут есть доля правды. После пожара о Лозарге много говорят. И много плохого. Люди говорят, что там привидения, что замок проклят. И Жан, и Годивелла запрещают подходить к нему…
– Какая чушь! Не понимаю, зачем Жану и Годивелле поддерживать эти слухи? Впрочем, меня это не интересует. Мне важен только Жан. Он знает, что мне никто не нужен, кроме него. Он прекрасно знает, что, несмотря ни на что, я собиралась выйти за него замуж. Я даже сказала ему…
– Что вы ждете ребенка? Я знаю. Видите ли, мадам Гортензия, мне кажется, что именно это и было ему особенно тягостно. «Она меня однажды обманула, – сказал он мне. – А я так верил ей, считал ее такой чистой… Почему бы ей и снова не обмануть меня?» То, что вы уехали, чтобы помочь своей подруге, это он понял. Но в то, что вы отправились за ней на другой конец Европы, в это он не поверил…
– Что же он подумал? Что я отправилась вслед за мужчиной?
Франсуа не ответил, но его застывшее лицо говорило само за себя. Сделав над собой усилие, Гортензия удержалась от слез, готовых вот-вот покатиться из глаз, но голос ее задрожал:
– Разве он так плохо меня знает? – горько произнесла она.
– Мне кажется, уж вы позвольте мне как другу сказать вам правду, мадам Гортензия, что он совсем не знает вас, так же, как и вы не знаете его. Вы встретились, полюбили друг друга и больше ничего не хотели знать. Но вы оба происходите из совершенно разных миров и никогда не жили вместе. Как это понимается в обиходе…
– А я лишь этого и хочу! О каких двух мирах вы говорите? Мои корни здесь, и я это уже давно поняла. Моя мать…
– Он тоже мне говорил о вашей матушке, – грустно сказал Франсуа. – И скажу вам, мне было очень больно услышать от него: «Она тоже тебя любила, мой бедный Франсуа, и я тебе говорил и не раз повторял, что она не может жить вдали от тебя. Однако она уехала, чтобы выйти замуж за другого. И здесь она не могла даже сослаться на волю своей семьи. Какова мать…»
– Такова и дочь, – тихо закончила Гортензия. – И это сказал Жан! Кто мог вбить ему подобные мысли в голову? Его подменили? Это уже другой человек? Или он сошел с ума?.. Должно быть, так, если он забыл, что между мной и матерью такая пропасть… Эта пропасть – Этьен, одной с нами плоти и крови!..
– Но которого считают сыном вашего покойного супруга. Если бы вы не любили Жана, это было бы так легко забыть.
– Это не относится ко мне! Но скажите мне, Франсуа, если обо мне именно так думают, если в округе так считают… тогда зачем вы написали мне то письмо? Зачем было звать меня вернуться?
