– Мадам Гортензия! – закричала она. – Возможно ли, что это вы?
– А почему это вас так удивляет? – спокойно возразила ей молодая женщина, спрыгивая на землю и привязывая лошадь к дереву.
– Но ведь говорили…
Внезапный гнев сверкнул в золотистых глазах Гортензии.
– Я больше ничего не желаю слышать о том, что кто-то что-то говорит. Я уезжала, чтобы помочь своей подруге. Я объяснила это Франсуа Деве и хотела бы это сказать Жану, но я больше не хочу слышать никаких разговоров об этом. Я вернулась, вот она я, и хочу занять подобающее место в моем краю. И удивляюсь, Годивелла, что вы меня так встречаете. Это тем более странно, что вы говорили, что любите меня…
Годивелла привычным жестом скрестила на груди руки. Ее круглое желтое лицо под черным чепцом скривилось в улыбке и снова стало похожим на печеное яблоко.
– Я вас все также люблю, мадам Гортензия, но вам не следовало сюда приходить. Это место не для вас.
– Правда? Я ношу имя этого проклятого замка, здесь я вышла замуж, родила ребенка и дважды чуть не умерла. Так скажите же мне, почему я не имею права прийти сюда?
– Потому что никто сюда не ходит. Люди боятся…
– Я уже об этом слышала, и, если я правильно поняла, вы ничего не сделали для того, чтобы рассеять эти страхи. Вы стали хранительницей этих руин, которым нужна лишь тишина. И Жан заразился этим. А теперь вы стараетесь отвадить отсюда самых близких, самых верных друзей, таких, как Франсуа Деве, и даже меня! Почему? Что за проклятый культ покойного маркиза создаете вы здесь?!
Годивелла быстро осенила себя крестным знамением и сильно побледнела. Гортензия заметила, как задрожали ее руки.
– Не говорите таких страшных вещей, мадам Гортензия. Мы здесь такие же верные христиане, как и вы, и не создаем никакого культа, кроме господа. Но было бы лучше, если бы вы уехали отсюда…
– Я не понимаю, почему. Я приехала увидеть Жана, и я его увижу…
– Его здесь нет. И не знаю, вернется ли он сегодня.
– А где он?
– Клянусь крестом моей матушки, я не знаю. Он – как ветер. Он уходит куда хочет, и я не имею права…
Гортензия удивленно взглянула на старуху.
– Вы не имеете права? Какой вы вдруг стали уважительной, Годивелла, к человеку, которого вы когда-то ни во что не ставили!
– В нем кровь Лозаргов. Этого достаточно, чтобы его уважала старая служанка дома, – проворчала старуха, и лицо ее снова стало непроницаемым.
– Несколько запоздалое уважение. Мне кажется, вы его знали всю жизнь, и ничего нового не произошло. Может быть, вы хотя бы угостите меня кофе?
– У меня ничего не готово. Вам пришлось бы ждать…
– А я подожду, Годивелла, я подожду! Вот здесь. Когда вы меня остановили, я хотела зайти в часовню помолиться. И я выполню свое намерение. А потом зайду к вам.
Гортензия говорила непререкаемым тоном. Не дожидаясь ответа, она толкнула дверь; послышался скрип давно не смазанных петель…
– Этой часовне не везет, – усмехнулась Гортензия. – Стоит заброшенная. Это так не похоже на добрых христиан…
Сердито пожав плечами, Годивелла повернулась так резко, что взметнулись ее черные юбки, а Гортензия зашла внутрь часовни. Это был маленький темный храм, похожий на пещеру. Свет едва проникал сюда через узкие окна, наполовину закрытые плющом, освещая статую Святого Кристофера, этого доброго великана, который однажды переносил через реку Христа-ребенка и чуть не уронил его, ибо ребенок нес с собой всю тяжесть грехов людских…
Гортензия всегда любила эту церковь и ее каменного святого, чье лицо было исполнено бесконечной доброты. Она часто приходила сюда помолиться после того, как старый маркиз де Лозарг снял запрет. Теперь она вновь черпала здесь силы и мужество.
– Вы тот, кто ведет путешественников сквозь мрак жизни и козни врагов, – молилась она. – Кто защищал меня и хранил на моих дорогах, я обращаюсь к вам с мольбой. Дайте мне немного вашей силы в той борьбе, которая мне предстоит. Не позвольте мне пасть под тяжестью горя и несправедливости. Человек, которого я люблю, отдаляется от меня. Он готов отвергнуть меня, и я боюсь, что если я потеряю его поддержку, то впаду в отчаяние…
Молитва облегчила ее душу, так же, как светлый золотистый полумрак старой часовни. Через открытую дверь до нее доносилось пение птах. Их было много возле старого храма.
Некоторые из них – перелетные птицы, которые скоро отправятся в дальние края, и прилетели сюда, словно для того чтобы перед началом перелета попросить поддержки у покровителя путешественников.
Поднимаясь, она невольно повела плечами, как это делают носильщики, снова взваливая на себя груз. Она лишь на мгновение опустила свою тяжесть к алтарю. Теперь она была готова к новым испытаниям. А они не замедлят явиться, если судить по враждебному отношению к ней Годивеллы. Направляясь к старому дому управляющего, Гортензия подумала, что Франсуа, пожалуй, был прав, говоря, что злой дух витает здесь, смущая самые чистые и самые сильные души.
Вид дома, на пороге которого ее ждала старая служанка, ее удивил. Как в большинстве сельских домов этого края, кухня здесь служила одновременно столовой и даже спальней. Но здесь совсем не чувствовалось присутствия кухни: хотя на столе стояла чашка дымящегося кофе, в очаге горел лишь небольшой огонь и не было никаких признаков того, что здесь готовится еда. Раньше Годивелла была постоянно занята тем, что месила тесто, рубила фарш или нарезала ветчину или колбасу. Теперь же здесь была идеальная чистота, никаких колбас, свисающих с балок, и никаких запахов кухни. В комнате царил идеальный порядок, и на одном краешке натертого воском стола были разложены книги, бумага и чернильница.
Возле тщательно заправленной кровати на вешалке висел плащ коричневого сукна, пожалуй, слишком длинный для Годивеллы, и сердце Гортензии вдруг сильнее забилось: это был плащ Жана. Значит, он жил здесь. Где же тогда обитала сама Годивелла?
Гортензия не могла удержаться, чтобы не спросить старую служанку, которая холодно смотрела на бывшую хозяйку, обжигавшуюся кофе:
– Так Жан живет здесь? А где же вы, Годивелла?
– Я устроилась рядом, – ответила старуха таким тоном, который не позволял продолжать расспросы. Она, скрестив на груди руки, стояла возле стола и казалась статуей, высеченной из гранита, добывавшегося в окрестностях. Гортензия задержала свой взгляд на маленьких черных глазках старухи, напоминавших яблочные зернышки.
– Что я вам сделала, Годивелла, почему вы настроены столь враждебно? А ведь раньше вы любили меня…
– Мне кажется, я вас все еще люблю, – с какой-то злой откровенностью проворчала старуха, – но здесь вам нечего делать… кроме зла, может быть.
