– Как говорил Ворт, у тебя восхитительно живые природные краски. Но боюсь, ты станешь еще ярче в ближайшие несколько дней. – Серебристый блеск его глаз печально погас при виде красных пятен, уже начинавших багроветь, на матово-белой бархатистой коже. – Ты заплатила слишком большую цену за мою безопасность. – Он, едва касаясь губами, поцеловал особенно страшный синяк на изгибе талии и бедра.
Лиз залпом глотнула воздух. Это было не от боли, но, насколько она могла судить, Грэй, очевидно, решил, что причинил ей боль. Крепкие скулы потемнели, и он, залившись виноватой краской, мгновенно поднялся, взял большое полотенце и завернул ее в него.
– Прости, моя бедная, храбрая Лилибет. Ты не в состоянии путешествовать по дороге, на которую ведет подобный жест. Да и я, по правде говоря, тоже. – Это была ложь. Он был в превосходной форме и мог с легкостью игнорировать собственные травмы за награду обладания ее роскошным телом, но он слишком любил женщину в этом теле, чтобы подвергнуть ее страданиям, которые это, несомненно, причинит ей.
Лиз кивнула, с сожалением принимая этот неоспоримый факт. Кроме того, она боялась, что к утру так задеревенеет от ушибов, что ей вообще будет трудно двигаться.
На ее выразительном лице Грэй, к своему утешению, прочел скорее разочарование, чем облегчение. Лилибет, кажется, действительно была так же огорчена, как и он. Но, с его опытом, он лучше, чем она, знал, какие неудобства ей причинит занятие любовью при таких обстоятельствах.
– Однако мы все-таки можем разделить постель и облегчить боль друг друга. – Сильные руки широко раскрылись, приглашая ее в свои объятия. – После того как я почти потерял тебя, мне нужно чувствовать тебя рядом.
Первый раз в жизни Грэй хотел провести ночь, держа женщину в платонических объятиях. Он счел бы это бесполезной тратой времени с кем угодно, кроме его Лилибет. Но даже просто спокойно обнять женщину, которую он любил, значило гораздо больше, чем все бессмысленные физические объятия, которые он делил с другими.
Лиз устремилась к нему, радуясь, что будет близко к этому чудесному мужчине, подарку судьбы, каким он назвал ее.
Так же осторожно, как и в комнате над «Веселым Залом», Грэй поднял свою чистую сейчас и благоухающую жену. Уложив ее, прямо в полотенце, в желанный комфорт ее постели, он смотрел на волнующую, необычайную женщину, на которой женился, и улыбался.
– Твой теперешний наряд привлекательнее того, что был на тебе, когда мы расстались у твоей двери некоторое время назад.
Тихо застонав при воспоминании, Лиз вернула его поддразнивающую улыбку:
– Ты, напротив, был одет самым подобающим образом, несмотря на вырванные клочки и мазки грязи там и сям. Но мне тоже больше по душе твой теперешний наряд.
Обожание в бирюзовых глазах почти погубило прекрасные, благородные намерения Грэя. И все-таки, скользнув в кровать, несмотря на все их шуточки, он просто держал ее в нежном объятии до тех пор, пока, положив голову ему на грудь, как на подушку, она не погрузилась в сон. Приход же его рожденных сном грез был задержан ощущением восхитительных форм ее тела – от плеч до кончиков пальцев ног, – прижавшегося к его собственному. Но в конце концов нервное напряжение очень долгого дня сменилось глубоким сном.
Бледные лучи утреннего солнца проникли сквозь раздвинутые портьеры. Они ласкали щеку Лиз, пока тяжелые бронзовые ресницы не откликнулись на их призыв и не поднялись. На персиковых губах появилась улыбка, как только она поняла, на чем именно она отдыхала. Лиз нежно поцеловала крепкую грудь и, приподнявшись на локте, рассматривала густые черные волосы мужа с их замечательными серебряными крыльями, подчеркивавшими широкий лоб. На твердых щеках и крепком подбородке темнела утренняя щетина, большой рот даже во сне представлял чувственное искушение. Ее глаза перешли ниже, к широкой груди с отдыхающими, но безусловно мощными мышцами, силу которых он на ее глазах продемонстрировал прошлой ночью – с серьезными последствиями для своих противников.
Поддаваясь знакомому соблазну, она начала нежно гладить атласную кожу и запутывать пальцы в жесткие колечки. Потом, уступив чувственному порыву, она проделала также путь губами, дразняще щекоча его обнаженное тело прикосновениями полных, шелковистых грудей, до тех пор пока не добилась того, к чему стремилась.
Грэй проснулся, еще не отличая сна от соблазнительной реальности. Его руки продолжили с того места, где закончился восхитительный сон, – одна погладила изогнутую спину, крепче прижимая гибкое тело, а вторая заскользила вверх и обхватила роскошный шар.
Повторение тихого стона страсти, который он так любил слышать, убедило его, что это реальность. Он застыл… пока она не пошевелилась в его руках. Но, несмотря на это, он позволил себе только легкие объятия.
У Лиз были другие намерения. Ей было больно – но не настолько. Немного отстранившись от возлюбленного, слишком боявшегося причинить ей боль более крепкими объятиями, она возобновила сладостно-мучительные ласки, которыми разбудила его, и соблазнительно зашептала:
– Ты сказал, что я не могу, но это не так. – Лиз оставила еще несколько дразнящих поцелуев на его груди, потом положила на нее щеку. Ее волосы защекотали его подбородок, и она добавила: – И я вижу сама, что ты определенно готов к этому.
У нее над ухом пророкотал приглушенный смех, потом Грэй осторожно перекатил ее на спину и склонился над ней, блестя смеющимися глазами.
– О, ты это видишь? Давай проверим твое предположение! – Его губы медленно опустились на ее груди, и он вернул сладостную муку, которой она подвергла его грудь… с процентами.
Только когда она была охвачена огнем страсти, при котором к любым мелким неудобствам становишься нечувствительным, он медленно приподнялся над ней и, удерживая тающий бирюзовый взгляд серебристо-лучистым, пока его бедра очень осторожно опускались на нее, подтвердил ее предположение и полностью овладел ею. Она с радостным вздохом приняла его, их губы слились, и они отдались медленному, сладостному ритму. Они снова погрузились в вихрь огня, окрашенного нежностью, и достигли новых глубин, вскрикнув одновременно в момент завершающего взрыва, еще более сильного и яркого благодаря сияющей любви в его центре.
– У меня нет приданого. – Яркость улыбки Дру отвергала всякую возможность предположения, что она сожалеет об этом.
Она была в восторге, что отсутствие приданого положило конец интересу лорда Поксуэлла – или любого другого самодовольного поклонника, не желающего составлять менее чем внушительную партию.
Ей было почти жаль бедного Поксуэлла. Его использовали только в качестве предлога, чтобы получить возможность бегства из ссылки в деревне, потому что она никогда не вышла бы замуж ни за кого, кроме Тимоти.
