— Колетта, — сказала еще вдруг Сюзи, как бы упорно преследуемая одной и той же мыслью, — мне хочется отправиться к Мишо после моего визита к Маргарите.
— Ты не очень устанешь?
— Нет же, раз ты мне даешь карету.
— Делай, как хочешь, милочка.
Тогда, неожиданно, молодая девушка бросилась на шею г-жи Фовель.
— Благодарю, моя Колинетточка, благодарю!
— Вот сумасшедшая! — воскликнула Колетта, сердечно возвращая поцелуй.
Сюзи кинула быстрый взгляд в сторону Мишеля, затем пробормотала:
— Прости, я, знаешь, нервна со времени моего приключения…
И она пошла сесть в другой конец комнаты к фортепиано, слегка задев клавиатуру.
Почти тотчас же Мишель поднялся и пошел облокотиться на инструмент, как раз против нее.
— Хотите, чтобы я проводил вас в Шеснэ? — спросил он.
Она моментально перестала играть.
— Это не имеет смысла! я еду навестить Маргариту.
— Ну, тогда к Мишо. Я зайду за вами в Шеснэ, в час, который вы мне назначите.
— Нет, благодарю вас.
— Почему?
— Потому что мне это будет скучно. Я желаю оставаться одна.
Мишель внимательно посмотрел на свою невесту.
— Что у меня, нос кривой? — спросила она раздраженная.
— О, нет, но вы странная. Вчера вы казались удивительно… веселой. Я почти считал вас миролюбиво настроенной, и вот теперь…
— Теперь я весела и нисколько на вас не сержусь. Вы прекрасно знаете, что наши ссоры всегда так кончаются, сами собой. Это доля очень влюбленных женихов и невест мириться. Мы, мы забываем.
— Если вы забыли, — настаивал молодой человек, — зачем же отказываете вы мне в позволении сопровождать вас?
— Я вам уже сказала: потому что я желаю оставаться одна.
Она остановилась, затем в тоне подозрительно шутливом:
— А если у меня свидание с… кем-нибудь, у меня тоже?
Лицо Тремора потемнело.
— Бывают шутки далеко не забавные.
— Неужели? — возразила Занна вызывающе.
Затем она удалилась. Она была довольна: Мишель побледнел слегка. Несколько минут позднее он подошел к ней.
— Вы оставите карету у Мишо, не так ли?
— Не знаю.
— Вы будете слишком утомлены, чтобы возвращаться пешком, но если вы хотите во что бы то ни стало злоупотреблять вашими силами, велите маленькому Мишо проводить вас по крайней мере через лес. Дни уже на много стали короче: будьте осторожны.
— Посмотрим.
Эти лаконические ответы тоже имели характер вызова.
— Сюзи, — воскликнул Тремор, — вы замышляете какое-нибудь сумасбродство.
— Может быть, — ответила она с большим спокойствием.
У молодого человека вырвалось движение раздражения.
— Сюзи, я вам… — начал он.
Но он сдержался.
— Нет, — сказал он сквозь зубы, — вы не будете иметь удовольствия вызвать мой гнев, чего вы добиваетесь уже с полчаса. Я, право, не понимаю, зачем я теряю время, слушая ваш вздор.
И он взял газету.
Когда Сюзи проходила через переднюю, совершенно готовая, со свеженьким личиком под белой шляпой, с тонкой талией в голубом фуляровом, украшенном гипюром платье, она встретила выходившего Мишеля.
— У вас смешной вид, мой дорогой, — крикнула она ему через плечо, — куда вы отправляетесь, в Барбизон?
— К Дарану, — ответил сухо Тремор.
— Даран? он приехал?
— Вчера, да.
Они спустились с под езда. Сюзи легко вскочила в ожидавшую карету, уселась, расправила свое платье на подушках и еще раз взглянула на молодого человека.
— Отчего у вас такой смешной вид?
— Какой вид, скажите, пожалуйста? — спросил, выведенный из себя, Мишель.
— Разве я знаю… Озабоченный вид или… послушайте, вероятно, я имела подобный вид в то время, когда мне бабушка рассказывала про „Красную Шапочку“ и когда я немного трусила… Понимаете? трусила волка?
Мишель пожал плечами, и так как присутствие слуг мешало ему дать другой ответ, он сделал знак кучеру; лошади тотчас же ринулись вперед.
Сюзанна торжествовала, если возможно обозначить этим глаголом яростное исступление, охватившее ее при мысли, что Мишель целый день будет разбираться в подозрениях и мучиться сомнениями, подобно тем, которые грызли ее самое с третьего дня; что может быть он пробродит послеполуденное время в лесу, от дома Мишо до охотничьего павильона Круа-Пьер, что он, гордец, в свою очередь испытает ревность!
Мисс Северн преувеличивала слегка беспокойства, причиненные жениху ее маленькими маневрами и вероломными намеками. Мишель в этот час не был именно ревнив, но он был встревожен и более еще печален, чем накануне.
Манеры, слова Сюзанны показались ему странными, отмеченными какой-то неестественностью, что совершенно не было в привычках молодой девушки. Даже та неловкая поспешность, с какой Сюзи действовала накануне, казалась ему подозрительной. Мисс Северн была слишком умна, чтобы овладеть таким способом письмом, которое она хотела бы скрыть, допуская даже, что она имела бы неосторожность забыть означенное письмо на столе. Затем Мишелю являлись прекрасные глаза, такие нежные и чистые… Как могло оскорбительное подозрение касаться таких глаз? Мишель не мог этого подумать; если бы он даже подумал, голос из глубины его души восстал бы с протестом. Итак, он приходил к убеждению, что единственной виной Сюзанны было измышление, какое-нибудь задуманное ребяческое мщение. И может быть, в этом и было все задуманное мщение, в этих вопросах о павильоне Круа-Пьер, этих наивных, очевидно с намерением, высказанных намеках насчет свидания.
Грустная улыбка появилась на губах молодого человека.
Как она ухищрялась, чтобы причинить ему горе!
Он сердился на Сюзи за эти жестокие ребячеств, он страдал из-за того, что на нее сердился, и вполне естественно он забывал, что он был также виновен и что сегодняшнее откровенное и честное объяснение заставило бы их обоих избежать этого унизительного лукавства. Он упрекал себя только за то, что чувствовал себя более трусливым, чем когда-либо перед этим кокетливым ребенком, что еще не нашел мужества признаться ей в своей любви, хотя бы затем пришлось страдать еще больше.
Солнце светло улыбалось на красных листьях; вереск покрывал откосы, громадные папоротники наполовину скрывали кусты; в сырых рвах цвели ирисы и незабудки. Но последнее усилие быть прекрасной этой, уже постаревшей от приближения осени, природы не привлекало взгляда молодого человека, медленно направляющегося к домику Альберта Дарана.
Меланхолически настроенный, он думал все еще и неотвязно об одной маленькой злой особе — такой злой и, однако, такой любимой! Когда он уже достигал цели своей одинокой прогулки, у него созрело решение. Делая последнюю уступку своему мучительному малодушию, он дал себе слово по возвращении из Парижа — дня через два или три — переговорить с Сюзи, иметь с ней, слишком долго откладываемое, решительное объяснение.
