— Хороший денек, — изрек Джоузи, — Мне так всегда была больше по нраву осень — когда листья опадут, куда лучше становится видно тех, кто пытается подобраться, — Чуть помолчав, он поскреб за ухом дулом револьвера и добавил: —
А ты, как посмотрю, не больно-то разговорчив, верно?
Тут вновь появился Исайя Уотлинг и молча мотнул головой. Ретт последовал за ним по смутно знакомой лестнице в глубь дома, где Батлеры жили, пока строился их особняк. Затем вошел в спальню, которую родители занимали и тогда, в далеком детстве.
Комната была аккуратно прибрана. Пол подметен. Столик возле кровати, на которой лежал отец Ретта, занимали флаконы с лекарствами и плевательница, где в желтой мокроте виднелись следы крови.
Лэнгстон Батлер всегда был крупным мужчиной, и костяк остался по-прежнему мощным. Но кожа усохла и пожелтела, лишь на щеках горели красные пятна.
— У вас туберкулез, — сказал Ретт.
— Ты пришел сообщить мне то, что я и без тебя знаю?
— Я пришел предложить помощь. Я могу обеспечить вас и мать.
Лэнгстон Батлер закашлялся, едва не задохнувшись. Затем сплюнул в миску возле кровати.
— Ты не потревожишь Элизабет. У жены опорой Иисус Христос и верный Исайя Уотлинг. Для чего ты можешь понадобиться Элизабет Батлер?
— Сэр, вы согласились принять меня. На то у вас должна была быть какая-то причина.
— Тебя считали убитым, а мне теперь куда интереснее, чем прежде, истории о воскрешениях, — На лице старика страшной раной разверзлась улыбка, — Все унаследует Джулиан. Не смей являться на мои похороны.
— Неужто вы считаете, что и из могилы сможете управлять Броутоном? Отец…
Лэнгстон Батлер отвернулся к стене.
— Думаю, тебе пора, — сказал Джоузи Уотлинг, который стоял на пороге, прислонясь к косяку, — Дядя разрешил пристрелить тебя, если ты не послушаешься старого петуха. А я бы не прочь пристрелить. Уж больно мне твой конь приглянулся.
Исайя Уотлинг ждал во дворе.
— Уотлинг, с вашей дочерью все в порядке, она в безопасности, в Атланте. А ваш внук, Тэйзвелл Уотлинг, обучается в школе, в Англии. Оттуда поступают весьма похвальные отзывы о нем.
— Красотка еще может раскаяться, — сказал Исайя, — А моему сыну Шадре из-за тебя уже никогда не раскаяться. Ретт Батлер, ты обрек Шадру Уотлинга на вечное проклятие.
Джоузи Уотлинг скрыл ухмылку.
— Ну не крут ли? — спросил он. — Встречал другого такого?
Всю дорогу, пока Ретт ехал по дамбе, он чувствовал, как между лопаток горит точка прицела — точь-в-точь как на войне, когда его держали на мушке стрелки федералов.
На Митинг-стрит в Чарльстоне была расчищена извилистая тропинка, по которой пробирались белые, пытаясь отыскать в развалинах что-то на продажу, и группы негров, под руководством унтер-офицеров-федералов рушивших остатки стен. Когда Ретт подошел ближе, те прервали работу. Молодой чернокожий сказал:
— Теперь все наоборот, мистер, нижняя ступенька наверху.
Там и сям сохранились отдельные дома, местами целые кварталы. Стекла окон в доме 46 по Чёрч-стрит были новехоньки, еще замазка не успела высохнуть. Свежеоструганная сосновая дверь легко повернулась на петлях, когда на стук Ретту открыла сестра, Розмари.
Кровь отхлынула от лица женщины, которой пришлось уцепиться за косяк двери, чтобы не упасть.
— Ретт… ты… ты не погиб… О Ретт! Боже мой, брат!
Она широко улыбалась сквозь слезы. Ретт обнял сестру, уткнувшись ей в волосы и бормоча какие-то слова утешения, пока та не отстранилась чуть-чуть, отерев слезы.
Розмари спросила:
— Верно, поражаться, когда в ответ на твои молитвы желание сбывается, неблагодарно?
— Возможность пожать руку святому Петру была куда ближе, чем хотелось бы. Ты не получила моей телеграммы?
Она покачала головой.
— Значит, — лукаво усмехнулся Ретт, — деваться некуда, придется быть ответом на твои молитвы.
— О Ретт! Ты не переменился.
— Сестренка, как я понимаю, тебя следует поздравить.
— Поздравить?..
— Поздравляю вас, миссис Раванель. И будь счастлива, дорогая Розмари, как… как сама того пожелаешь.
Розмари повела брата в дом. Часть мебели в гостиной осталась от прошлого брака, но кушетка и диван были новыми.
— Садись, дорогой брат, я сейчас принесу тебе что-нибудь. Бренди?
— Спасибо, не надо.
— Прошу, Ретт. Не сердись на меня.
— На что я могу сердиться?
— Ретт, я… я думала, ты погиб! Ведь ни единого слова!
— Мне жаль. Я телеграфировал, прежде чем отправиться в Лондон. Федералы положили глаз на мои деньги. И не собираются отступаться, что весьма досадно! Пока Робу Кэмпоеллу удается отбивать их нападки, но мои возможности заметно ограничены.
— Джон хорошо позаботился обо мне. Если требуются…
— Денег мне пока достаточно. И кредит у портного, — он коснулся лацканов сюртука, — вполне надежный. Мне жаль, что я огорчил тебя.
Она помолчала некоторое время, а потом промолвила без всяких прикрас:
— Когда Джона убили, мне не хотелось дальше жить. Я потеряла свою девочку, мужа и — как я тогда думала — тебя тоже. — Розмари дотронулась до щеки Ретта, — Ты ведь настоящий, верно?
— Иногда даже слишком.
— А потом Эндрю вернулся в Чарльстон. Двое сирот в бурю.
— Эндрю всегда странным образом влиял на женщин — не пойми меня превратно, сестренка. Эндрю когда-то был моим другом, и ради тебя я вспомню нашу дружбу. — Ретт с улыбкой посмотрел на слегка округлившийся живот Розмари, — Вижу, скоро я снова стану дядей. Мне нравится такая роль. Дядям положено покупать детям игрушки и подставлять щеку для детских поцелуев, когда же дети начинают капризничать, можно просто уехать восвояси.
— Нам очень нужен этот ребенок. Эндрю… Порой Эндрю сам не свой. Наше дитя поможет ему вернуться, — Розмари наклонила голову набок, — А как ты? Как поживает мисс Скарлетт?
— Кто?
— Ретт, не забывай, что разговариваешь с Розмари!
— С ней все кончено. На дороге в Джонсборо, под вечер. Любовь налетает, как океанский шквал, и столь же быстро уносится прочь.
— Хм.
— Не осталось ни сожаления, ни смятения.
— Хм.
Ретт нахмурился.
— Чему ты улыбаешься, сестра? Отчего такая снисходительная усмешка?
Розмари рассмеялась.
— Потому что мой старший брат знает все на свете, кроме собственного сердца.
Накрывшись черной накидкой, дагерротипист-янки запечатлевал для вечности руины Ист-Бэй.
Флот федералов стоял на якоре в бухте. Захваченные «блокадные бегуны», казалось, несли звездно-полосатый флаг в каком-то смущении.
