для себя, что Аксинья не дочь ему отныне.
Анна перебирала вещи и отыскала внуку Ваське рубашонку Федькину. По бабскому мягкосердечию сохранила она вещицу. Тут Василия и прорвало – последний раз он так горевал над умершей матерью, все тело его сотрясалось от беззвучных рыданий, а Анна гладила его поседевшую голову, шептала что-то утешительное.
Потом сокрушался он, жаловался жене своей:
– Ведь растили Аксинью в праведности, в страхе Божьем, сами пример подавали. Как могла она так?
– Не виновата она. Если виновата, не одна Аксинья, – защищала дочь Анна.
– Она не виновата?! А кто? От мужа таскалась, рога ему наставляла, – горячился отец, растирал грудь. – Никогда я Гришку не любил. Она сама ведь его выбрала, наперекор нам, от Микитки отказалась. Вот и хранить верность надо было до гроба, а не хвостом крутить. И главное – Федя жив бы остался! – голос его сорвался от горечи.
– Узнала, что изменял ей муж с Ульянкой, змеей подколодной, что Тошка Гришкин сын. Недаром так похож на него.
– Это его мужское дело, с какими потаскушками он валяется по сеновалам. А она баба, должна честь свою блюсти. Не может женка такое творить. Вот ты у меня, всю жизнь прожила без всякого греха. Почему дочь твоя так не смогла?
«Дочь твоя… Уж и не его будто дочь Аксинья», – возмутилась про себя Анна. В исконном желании выгородить дитя, защитить его перед всем миром, перед суровым отцом, Анна не выдержала:
– А ты уверен?!
– В чем уверен?
– Что я без единого греха прожила!
– Да… Скажешь нет?
Анна устало вздохнула и поднялась, теперь она делала это медленно. Куда ушла только вся прыть:
– Пойду я поросят кормить, отощали совсем. Не до них было в круговерти горестей.
Василий с того момента, с того разговора не мог успокоиться. Одно крутилось в его голове.
Однажды, выпив сверх меры, он в сенях прижал к стене Анну, грозно нахмурив брови:
– Говори, а то…
Она рассказала ему все, что надо было хранить под семью замками. Усталая, измученная, бездумная, Анна обрушила на седую голову мужа горькую правду.
– Суки вы все! Геенна огненная вас сожги! – в сердцах крикнул Василий и перестал разговаривать и с женой. Не мог он простить ей. Не один десяток лет прошел с тех пор, а обида жгла, будто случилось это вчера.
И сейчас в зимовье опять по-стариковски перебирал Василий прошедшие годы, не мог успокоиться, кляня жену и непокорную дочь.
На печке томился тетерев в старом чугунке, наполняя жилье ароматным запахом. Поставив перед собой чугунок, Василий вглядывался через мутное окошко в зимний лес, медленно жевал мясо.
Ощутив знакомую боль в левом боку, он по привычке затаил дыхание – ожидая, что пройдет она, как проходила обычно. Но боль не уходила, становилась все сильнее, полыхала огнем, поглотившим весь белый свет.
* * *
Больше недели Анна, Аксинья и Софья места себе не находили, дожидаясь Василия. Не выдержали – попросили Зайца и Игната сходить до Верхнего зимовья, проверить, что со старым. К вечеру мужики принесли давно остывшее тело Василия. Он настолько окоченел, сидя за столом, что разогнуть они его не смогли.
В замерзшей земле с трудом выдолбили могилу, схоронили на следующий день под рыдания осиротевшей семьи и тихое бормотание отца Сергия.
– Проклятие какое-то на семье Вороновых, – шептались в толпе, провожавшей в последний путь мужика. – Все мужики мрут! Ты смотри, одни бабы остались.
Впрочем, проклятие терзало не только семью Вороновых и деревню Еловую. Казалось, Бог проклял всю землю русскую. Не мог царь боярский Василий Шуйский навести порядок, пресечь заговоры и бунты. Был царем он никудышным; как ребенок, плясал под дудку бояр.
Беглый холоп Ванька Болотников объявил себя воеводой царя Дмитрия – еще до того, как превратился Гришка Отрепьев в пепел. Теперь же рассылал крамольные грамоты, мутил народ, заявляя, что царь Дмитрий Иоаннович спасся. Войско стекалось к Болотникову, ведясь не столько на слухи о воскрешении Дмитрия, сколь на возможность убивать и грабить богачей. Среди этого войска затерялся рыжий Фимка.
Он, маленький и юркий, быстро выслужился перед Прокопием Ляпуновым, хитроумным рязанцем, и, как чертенок, успевал везде. Фимка вместе с пятитысячным войском вяз в слякоти под Москвой. Когда Прокопий смекнул, что крестьянский вожак долго не протянет, и с верными рязанцами взял сторону Шуйского, Фимка увязался с перебежчиками. Принял боевое крещение, зарубил троих болотниковцев.
Осенью чуть не взяв Москву, Болотников отступил к Туле, где был наголову разбит войсками Шуйского. Коварный боярский царь обещал пощадить холопа, но слова своего не сдержал. Уж больно насолил ему свирепый Болотников. Ефим привез письмецо, после которого главаря бунтовщиков в Каргополе ослепили, а потом утопили в проруби. Пермский паренек крестился, дивился жестокости человеческой и вспоминал с тоской родную деревушку, мать, Аксинью и даже беспутного пьяницу отца.
* * *
Через пару недель после похорон Василия Ворона богатые расписные сани остановились у избы.
– Встречай, матушка, дочь свою, – бросилась в объятия Анны погрузневшая старшая дочка, с трудом выпутавшись из медвежьей шкуры. – Только весть о смерти брата дошла – я в дорогу отправилась. Что с братом случилось?
Анна, с трудом сдерживая слезы, рассказала о второй потере, о том, что глава семьи оставил бренный мир. Василиса слушала и не верила. В маленьких глазах ее отражалось непонимание: отец, крепкий, шумный. И больше нет его? Приняв весть о смерти отца, она осела, как была, посреди избы. На лице ее не было слез, только кривились губы. Тихое подвывание напугало Ваську. Малец свернулся на коленях у матери, вцепился в холодную руку Аксиньи. Они втроем, как мышки, затаились в светлице, боясь предстать пред глазами громкоголосой купчихи, слушали разговор Анны и Василисы.
– Почто беды обрушились на семью? Матушка… Как же так?
– Успокойся, дочка. На все воля…
– Здравствуй, сестра. – Аксинья пересилила себя, вышла из светлицы.
– Аксинька? В гостях что ль?
Младшая окинула ее взглядом, быстро собрала узелок и ушла в свою стылую избу. Видеть шумную, нахальную сестру, слушать ее речи… Лучше с гадюками в одном овраге сидеть.
Анна долго рассказывала своей старшей дочери про все беды, что свершились в их семье за последние месяцы, пыталась смягчить вину младшей дочери.
– И отец… И Федя, горе-то какое! – На глазах Василисы застыли слезы. – Почему ж Аксинькин муж с топором бегал?
– Приревновал ее…
– Вот оно как! Из-за сестрицы-потаскухи я без отца и брата осталась! Я ей сейчас покажу!
– Не покажешь, – спокойно ответила мать. – На ночь оставайся, а следующим днем езжай домой. Слугу твоего
