Потрясенная нежданным благодушием, королева прошептала:
– Ваше высокопреосвященство столь добры! – и протянула ему свою руку, над которой тот почтительно склонился. Обратно кардинал шел по коридорам, встретившим его полнейшей тишиной, а теперь необъяснимым образом вдруг заполнившимся людьми. Следуя мимо подобострастных придворных, он с холодным презрением обронил:
– Я рад, господа, видеть, что вы наконец пришли справиться о Ее Величестве королеве. Хочу сообщить всем вам: Ее Величество чувствует себя немного уставшей, но уже завтра, возможно, согласится принять ваши поздравления.
За это неожиданное прощение Мария де Отфор едва не расцеловала кардинала. Оставалось уговорить короля, что было весьма непросто. После признаний своей жены у Людовика не оставалось выбора: обвинение в государственной измене было невообразимым, расторжение брака – опасным, Испания немедленно воспользовалась бы этим шагом для новых нападок, и последствия могли быть непредсказуемыми. Оставалось прощение, но кардинал получил его не без труда. Король потребовал письменных признаний и твердого обещания королевы впредь не возобновлять никаких контактов. Королева выполнила требования, и установился при дворе хотя и видимый, но все же мир.
Людовик XIII, исходя из интересов государства, пошел на определенные уступки, но его великодушие не распространялось на единомышленников Анны Австрийской. Ла Порт провел в Бастилии еще девять месяцев, после чего королеве удалось добиться его освобождения, а тень прекрасной и опасной мадам де Шеврез продолжала витать над этой историей.
Кое-что из происшедшего Марии стало известно, и все эти новости повергали ее во все большие страхи и опасения. Ей все сложнее было добывать любую информацию: королева ей больше не писала, Ла Порт был в тюрьме, а когда-то многочисленные посредники предпочли блюсти осторожное молчание. Оглушающая эта тишина сделалась непереносимой, и Мария одно время даже вынашивала идею побега в Англию, тем более что Крафт умолял ее об этом самым романтическим образом, чтобы дать их любви надежный приют… Но вскоре она получила письмо от кардинала. «Мадам, – писал Ришелье, – я просил мсье дю Дора разыскать вас по весьма важному делу, в чем вы сами и убедитесь. Желая предоставить вам новые доказательства своей симпатии к вам и готовности к сотрудничеству, прошу предоставить мне убедительные доказательства вашей искренности и заверяю вас, что в этом случае вы останетесь в стороне от дела, о котором идет речь, не вызывая чьего-либо недовольства так же, как вам удавалось избегать в прошлом не менее сложных…»
Несмотря на кажущееся добродушие послания, Мария ощутила холодок тревоги. Она кое-что знала про этого мсье дю Дора, а точнее, аббата дю Дора, казначея из Сент-Шапель, долгое время служившего в Лорене. Был он хитрым и вкрадчивым, и была очевидна цель его миссии: он ехал с допросом, а призыв кардинала к «искренности» ничего хорошего не сулил. Но не принять дю Дора она не могла. Он явился в сопровождении еще одного человека, аббата де Сен-Мара. Его Мария никогда не встречала прежде, и, поскольку кардинал не упоминал о нем в своем письме, его появление привело Марию в ужас. Примеры Шале, Бутвиля и Монморанси давали представление о безжалостности королевского правосудия. Мария решила исключить всяческую «искренность», и начался разговор глухих, когда конкретные вопросы Мария либо оставляла без внимания, либо давала на них обтекаемые ответы. Ее нежеланные гости стали настойчивее и даже суровее. Да, их беседа пока проходила не в криминальной полиции Тура, но по некоторым признакам герцогине казалось, что скоро ей предстоит увидеть страшные орудия дознания.
В конце концов она рассказала, как собиралась посетить королеву, переодевшись в маскарадный костюм, но королева попросила ее не делать этого. Что касается Карла Лоренского, то Мария сказала, что в течение многих месяцев не имела с ним никакой связи. Ей говорили о депешах, перехваченных в Бургундии, с указанием в них проходов в графстве Франш, в итоге занятых испанцами, она же отвечала, что не представляет, о чем идет речь. Вопросов о ее связях в Англии было гораздо меньше, чета английских монархов позаботилась о старинной своей подруге. С безупречным артистизмом она пыталась тронуть своих дознавателей печальной судьбой женщины, вынужденной в судебном порядке напоминать забывчивому супругу о его обязательствах. Но ей не удалось скрыть от своих проницательных собеседников неприязнь, которую она испытывала к кардиналу. Так что аббат дю Дора написал первому министру: «Ваше высокопреосвященство, да позволено мне будет сказать вам, что женщина эта есть наизлейший из врагов наших, к тому же она весьма нелюбезна к вам…»
Наконец двадцать четвертого августа визитеры предложили Марии подписать показания и отбыли в Париж, увозя с собой записи и сказав герцогине, что новости не замедлят себя ждать. Все это оставляло странное впечатление: в своем письме кардинал заверил ее в своей симпатии, и он же присылает к ней двух своих инквизиторов. Однако спустя некоторое время она получила от дю Дора обнадеживающее письмо: он успокаивал ее и писал, что все, о чем ее спрашивали, предназначалось к проверке ее искренности и, дескать, скоро все наладится. Его Величество, добавлял он, расположен простить все ее ошибки и заблуждения. Казалось, что все складывается прекрасно, но Марию не покидало сомнение: если все хорошо, почему же нет никаких вестей от самой королевы? То, что за ней следят, очевидно, но она же не одна: Мария де Отфор, на которую в известной степени после ухода в монастырь мадемуазель де Ла Файетт переключил свое внимание король, имела полную свободу, и она могла бы как-то прояснить ситуацию…
Неизвестность душила Марию. Дю Дора более не писал, оставались без ответа и письма Марии в его адрес. Как и те, что писала она Анне Австрийской, Отфор, подруге мадам де Виларсо, которую знала как сторонницу заговора. Даже мачеха, Мария де Монбазон, с которой прежде были налажены самые тесные связи, и та не подавала признаков жизни. На письма от отца Мария и вовсе не надеялась. Запертая в Кузьере, Мария проживала дни в лихорадке бездействия, ночи проводила в страхе, которые не способен был заглушить никакой любовник. Крафт, Монтэгю, Франсуа де Ла Рошфуко – весь ее прежний мир, казалось, исчез с лица земли.
Однажды утром она все же получила короткое письмо. Аврора сообщала, что многое из того, что происходит в последнее время, необъяснимо, но ей следует быть готовой к любому повороту событий. В ближайшую неделю, писала Аврора, ей доставят ежедневник. Если обложка его будет зеленая, то волноваться не о чем, следует лишь выждать некоторое время, но если красная, ей не останется ничего другого, кроме как немедленно бежать и скрыться, так как ее арест в этом случае неминуем. Ободряющего в письме было мало, но письмо укрепило-таки дух Марии.
