Сегодня Анастасия у городской стены не появилась, и княгиня решила, что она горюет в одиночестве, обнимая осиротевших детей. О том, что один из них — сын её мужа, Ингрид думать не хотела.
Всеволод не рассказывал ей о том, что Анастасия попала в плен, нося под сердцем его ребенка. Ингрид потихоньку разузнала об этом от своих дворовых, которые не считали тайной то, о чем и так знал весь город.
Советы знахарки Прозоры не пропали даром: князь с княгиней стали находить особую прелесть в обладании друг другом без ограничений и запретов. Ингрид стеснялась говорить об этом своему духовному пастырю, который уверял, что муж с женой должны сходиться только для зачатия ребенка и что плотская радость греховна.
Но ведь был же момент, когда Всеволод заколебался и даже ходил к Анастасии, хотя Ингрид думала, что привязала его к себе навеки.
Странные эти мужчины! Только что он умирает от счастья рядом с тобой, и вот уже согласен бежать к другой… Но ничего, она все равно своего добьется! Ингрид сделает так, чтобы её муж не думал и не мечтал ни о какой другой женщине, кроме нее.
Теперь же Ингрид тосковала по мужу. Так не вовремя разбуженная чувственность давала о себе знать. Она не считалась с тем, что город в осаде, что его не сегодня-завтра могут взять монголы, что может погибнуть Всеволод, так же как и она сама. Она хотела, чтобы побыстрее пришел муж, заключил её в жаркие объятия, — теперь и слепой увидел бы, что каждый раз он покидает её все с большей неохотой…
Утром Всеволод поднялся потихоньку, чтобы не разбудить спящую Ингрид. И то сказать, совсем мало удалось поспать ей сегодня. Он-то привычен случалось и по двое суток не спать, когда шла война. Он даже чувствовал некоторую свою вину — жена ждет ребенка, а он все не мог от неё оторваться. Все брал и брал податливое жаркое тело, сам раскаляясь от этого пламени…
Но пора, пожалуй, убрать из глаз это воспоминание о бессонной ночи. Небось к дружине идет, не к дворовым девкам…
@int-20 = Рядом шагавший Глина искоса поглядывал на князя, как он стирает с лица блаженную улыбку и привычно хмурит брови, готовясь к серьезному дню. Да уж, правителю Лебедяни было о чем подумать.
Лицо Кряжа, старшины дружинников, который уже ждал князя у караульной, светилось торжеством. Он сделал знак одному из своих воинов, и тот вытолкнул из маленькой кладовой, пристроенной возле караульни, где дружинники хранили всякий хлам, боярина… Чернегу!
— Как же вы взяли-то его? — подивился Всеволод.
— Решили у нехристей поучиться. Сколотили пару лестниц да через ограду перелезли. Челядь закрыли в людской, чтоб не мешались под ногами, а двери в девичий терем снаружи бревном подперли…
Как оказалось, Чернега сидел в трапезной вместе с двумя своими соратниками, не пожелавшими бросить товарища в опале, как считали они. Они как раз пеняли Чернеге, что он напрасно выступает против князя.
— Чего тебе вздумалось на старости лет в посадники лезть? — спрашивал один из друзей боярин Быстродел. — Сидишь теперь как волк, собаками загнанный. До распрей ли, коли басурманы у ворот? Все обиды надо позабыть да на защиту города поспешить…
— Верно говоришь, боярин Быстродел, — с ходу вмешался в разговор вошедший в залу вместе с дружинниками Лоза; ему лезть по лестнице не пришлось, те, что перелезли в боярский двор, открыли двери остальным. — Не нам, старым воинам, княжескую власть свергать. А уж нехристей в товарищи звать — и вовсе подлость великая…
— Ты говори, да не заговаривайся! — Быстродел вскочил из-за стола и схватился за рукоятку огромного, похожего на маленький меч кинжала. — Я ведь не посмотрю, что с тобой дружинники. Заставлю за поклеп ответить!
— И кого посмел обидеть наговором? — поддержал его другой сотрапезник боярин Коваль. — Чернега ещё батюшке Всеволода, князю Мстиславу верно служил.
— Наговором? — изумился вошедший следом за Лозой Кряж. — А не скажете ли мне, добрые люди, чей это холоп на воротах висит?
Он сделал предупреждающий жест дружинникам, которые направились было к сидящему за столом Чернеге.
— Скажем! То холоп, решивший по своему глупому разумению за боярина опального вступиться, — проговорил Быстродел. — Так нешто за него князь Всеволод почтенному боярину мстить станет?
И Кряж, и Лоза, и дружинники все ещё таращились на бояр, не осознавая боярского возмущения: за кого они вступаются?! Лоза быстрее других сообразил, что товарищи Чернеги попросту не знают всей правды.
— Что ж ты, боярин, с друзьями планами не поделился? — насмешливо спросил он. — И про связь с немецким рыцарем им не рассказал. И про то, как холопа своего послал княжеских дозорных отравить да мунгалам городские ворота открыть…
— Нет! — прорычал Быстродел, меняясь в лице; он продолжал с надеждой вглядываться в глаза Чернеги, которые тот упорно теперь отводил. — Андрей! Мы же с тобой с молодечества вместе. Ты же русич! Не мог ты своих братьев под татарскую саблю подвести!
Боярин Коваль отступил прочь, с ужасом глядя на Чернегу.
— Лоза, — почти умоляюще произнес он, — ты же не веришь, что Чернега…
— Не верил бы, — жестко вымолвил тот, — да своими глазами видел, как холоп Скрыня отравленный его хозяином квас пил. И умер на глазах всей дружины.
— Наговор! Поклеп! — голос Чернеги сорвался на крик. — Верите холопу и не верите боярину! Я великому князю Ярославу прошение подам…
И замолк на полуслове, отброшенный мощной рукой Быстродела.
— А ведь прав Лоза, — он проницательно вгляделся в лицо бывшего друга. — Кричишь ты громко оттого, что не веришь, будто мы долго продержимся. Ты нас всех с помощью мунгалов уже в могилу уложил… Мы-то с Ковалем жалели тебя, думали, Всеволод Мстиславич по младости да по горячности обижает старого воина. Заставляет, будто цепного пса, за забором сидеть… Я видел, что с тобой неладное творится, но что ты переметнуться задумал, и помыслить не мог. Эх!
Он плюнул под ноги Чернеги и подошел к дружинникам.
— Вяжите, братцы, и меня, дурака старого, за слепоту мою. За веру в дружбу, коей полвека минуло, за то, что не слушал других лебедян, отмахивался легкомысленно…
— Иди домой, боярин, — мягко проговорил Лоза, — нет у князя зла на тебя.
— А на меня? — подошел враз сгорбившийся, потрясенный Коваль.
— И на тебя.
— Братцы! — крикнул им вслед Чернега, но они не обернулись и прошли к выходу мимо дружинников, которые молча расступились перед ними.
Чернега оглядел всех безумным взглядом. Он только теперь осознал, что поставил себя наособицу от всех и переступил границу, отделявшую человека уважаемого от презренного, подлого пса. Дружинники стояли не шевелясь, но он стал пятиться от них, пока не уперся в стену. Стукнулся об неё затылком и будто очнулся от долгого сна.
