— Не забывай смотреть, — сказала Зельда, напоминая мужу об их договоренности.
— Дорогая, я ее слышу. — И оба передали пустые бокалы Джеральду, чтобы он их вновь наполнил.
В главном доме полы были из черного мрамора, мебель обтянута черным атласом, стены ярко-белые. Строгость цветовой гаммы смягчалась расставленными повсюду цветами из сада — только что срезанными жасмином, гардениями, олеандром, розами и камелиями. Результат деятельности супругов ошеломлял, и, стоя в дверях, я чувствовала себя неловко в своем поношенном летнем жакете. Да и остальная одежда была не лучше.
— Сара в постели, она немного простужена, — объяснил Джеральд. — Уверен, она спустится, как только ей станет лучше.
Мы с Бамби надели пляжную одежду и пошли на берег моря ждать Сару, но она в тот день так и не вышла. Я уже стала думать, не выказывается ли таким образом пренебрежение мне, но вечером к ней приехал врач.
— Он может осмотреть и Бамби, — сказал Джеральд. — До Сары доносится его кашель. Он нехороший.
— Ты так думаешь? Я надеялась, морской воздух поможет.
— Скорее всего. Но почему не посоветоваться с врачом? Просто для спокойствия.
Я согласилась, и после тщательного осмотра Бамби, который, кроткий как ягненок, лежал полуголый на кровати в гостевом доме, врач диагностировал коклюш.
— Коклюш? — переспросила я с возрастающим беспокойством. — Ведь это серьезно? — В голове крутилось «смертельно», но у меня хватило ума не произносить это слово в присутствии Бамби.
— Пожалуйста, успокойтесь, миссис Хемингуэй, — сказал доктор. — Из симптомов ясно, что мальчик болеет не один месяц. Самое страшное позади, но для полного выздоровления ему нужен полноценный отдых; контакт с другими детьми исключен. Карантин должен продлиться не менее двух недель.
Он прописал специальное лекарство от кашля, эвкалиптовый бальзам для растирания груди и спины, чтобы облегчить дыхание, но, несмотря на все предписания, я продолжала беспокоиться за Бамби. И ругала себя, что не показала его врачу еще в Париже.
Услышав диагноз, Сара страшно перепугалась и стала планировать наше переселение в гостиницу.
— Вы останетесь нашими гостями, — настаивала она. — Но здесь его нельзя держать. Ты ведь понимаешь?
Конечно, я понимала. На самом деле я ужасно переживала, что доставила всем такое беспокойство. Складывая вещи, я не переставала извиняться.
Мерфи поручили шоферу перевезти нас на новое место, а на следующее утро он приехал снова с продуктами, свежими фруктами и овощами из сада. Очень благородный поступок. Не знаю, что бы мы делали без их помощи. Но помочь с уходом за ребенком они не могли, как и скрасить мое одиночество, а я понимала, что одна со всем не справлюсь. Я послала телеграмму Мари Кокотт в Париж с просьбой приехать и помочь с Бамби и еще одну — Эрнесту в Мадрид, где описала ситуацию. Однако я не просила его приезжать — если захочет, приедет сам.
Вскоре после того, как встал вопрос о карантине, вмешались Скотт и Зельда — они предложили уступить нам арендованную виллу в Хуан-ле-Пен, а сами решили перебраться в виллу побольше с собственным пляжем недалеко от казино. Нам несказанно повезло. Вилла была очаровательная, с расписанным от руки кафелем. При ней был садик, где росли мак и апельсины; там Бамби мог играть, находясь в безопасности и не заражая других детей. Но я чувствовала себя подавленной, одинокой и волновалась, как бы у Бамби не начался рецидив. Маслом эвкалипта я растирала ему грудь и спину и, прибегая к разным хитростям, поила горьким лекарством. Ночью я вставала по нескольку раз, трогала лоб малыша — не вернулся ли жар? Врач навещал нас каждый день, и каждый день приходили телеграммы из Парижа и Мадрида. Полина писала, что ей меня жаль, но жаль и Эрнеста, который так одинок в Испании и очень от этого страдает. Читая телеграмму, я так злилась, что хотела написать в ответ: да забирай его себе, — но потом одумалась, сложила телеграмму в несколько раз и порвала на мелкие кусочки.
Как-то вечером, когда я сидела с книгой в садике, послышался автомобильный гудок: на подъездной аллее я увидела Мерфи, Фитцджеральдов и Маклишей — каждую пару в своем автомобиле. Они затормозили напротив террасы, за железной изгородью; выскользнув из автомобилей, женщины в длинных красивых платьях казались произведениями искусства. Мужчины в вечерних костюмах тоже выглядели великолепно; все были в прекрасном настроении. Джеральд держал в руке бокал с ледяным мартини и, когда я подошла к забору, передал его.
— Прибыло подкрепление, — сказал он, явно довольный, что такая мысль пришла ему в голову. Все встали кругом с поднятыми бокалами, кроме Скотта.
— Я завязал и стараюсь изо всех сил быть хорошим, — объяснил он.
Зельда поморщилась.
— Тебя скучно слушать, дорогой.
— Это правда, — согласился Скотт. — Но, тем не менее, сегодня я хороший. Улыбнись мне, Хэдли.
Мы немного поболтали у забора, а потом они вновь, смеясь, запорхнули в машины и поехали в городское казино. Я смотрела им вслед, размышляя: может, мне все приснилось, но, так ничего и не решив, вернулась в дом, чтобы рано лечь в постель с книгой.
Эрнест приехал из Мадрида, когда минули десять дней назначенного карантина; в его честь Мерфи решили устроить в казино вечеринку с шампанским и икрой. К этому времени Мари Кокотт уже помогала ухаживать за Бамби, и я почувствовала большое облегчение при мысли, что впервые могу покинуть виллу.
Когда Эрнест появился на пороге нашего дома, он выглядел бледным и усталым. В Мадриде было холодно, и он безвылазно работал, засиживаясь допоздна. Болезнь Бамби и тревога за него истощили меня; не знала я и того, какие чувства испытывает ко мне Эрнест, однако он приветствовал меня долгим нежным поцелуем и сказал, что скучал. Я позволила себя поцеловать и не спросила, что он решил насчет Полины. Мне казалось, что произносить ее имя небезопасно, но из-за того, что я его не произнесла, хотя наступил решающий момент в нашей жизни, я чувствовала себя беспомощной.
— Я тоже скучала, — сказала я и пошла одеваться к вечеринке.
Джеральд не считал деньги, потраченные на встречу Эрнеста, да и с чего бы ему считать? Супруги Мерфи унаследовали крупные состояния и не знали, что такое сидеть без денег. В хрустальных вазах плавали камелии, возвышались горы устриц и свежая кукуруза, украшенная веточками базилика. Казалось возможным, что Мерфи специально заказали насыщенный пурпурный цвет средиземноморского неба и соловьев в кустарниках, выдающих нежные трели и высвистывающих серии крещендо. Мне это начинало действовать на нервы. Неужели все должно быть так цивилизованно, так спланировано? Разве можно этому верить?
