Ознакомительная версия.
Илья тяжело дышал, не поднимал головы. Кузьма из-за плеча Митро испуганно смотрел на него.
– Пойдем, Трофимыч, – шепнул он Митро.
Тот, помедлив, кивнул. Цыгане молча поднялись, вышли. Наступила тишина.
Илья боялся взглянуть на сестру, сидящую у стены. Рассматривая пыльные половицы у себя под ногами, он слышал, как Варька старается подавить рыдания. Наконец ей это удалось.
– Как будем теперь, Илья?
– Уеду, – не поворачиваясь, сказал он. – Завтра же. За Рогожской чей-то табор стоит. Если еще не снялись – уеду с ними. Ты, если хочешь, оставайся.
– Молчи уж… Совсем совесть потерял… – Варька села рядом с ним, прислонилась к стене. Илья видел, как дрожит ее худая, некрасивая, с выступающими костяшками рука. Но заговорить с сестрой он больше не смог. Перед глазами стояло белое, залитое слезами лицо и растрепанные косы цвета ржи.
– Ну что? – спросила Настя. Она сидела с ногами на постели; несмотря на духоту майского полудня, куталась в шерстяную шаль. Стешка сердито взглянула на нее, захлопнула ногой дверь.
– Ничего! Не появлялись. Ни он, ни Варька. Макарьевна сама ничего не знает, сидит ревет на кухне. И знаешь что – не пойду я больше туда! Что за выкрутас такой – по семь раз на день бегать, про Смоляко спрашивать? Еще подумают, что влюбилась я в него. И тебе, дорогая, о другом думать надо. Вот к вечеру платье свадебное принесут, посмотрим – с подставкой корсаж или на костях. Я так думаю, что…
– А Митро? Кузьма? – перебила ее Настя. – Не говорили ничего? Наверняка ведь знают. Ведь три дня уже, дэвлалэ… Где его носит?
– Водку пьет где-нибудь! – отрезала Стешка. – Что ему еще теперь делать?
– А Варька тоже водку пьет? – с досадой спросила Настя. – Она где?
– Не знаю, говорю же тебе. Не знаю! Может, в табор давно съехали!
– Но как же… Не сказали ничего, не простились… Разве можно так?..
Лицо Насти вдруг сморщилось, она заплакала, уткнувшись лицом в колени. Стешка, схватившись за голову, забегала по комнате:
– Да за что же, господи, наказанье это! Чего ты ревешь-то? Через два дня замуж идти, а она…
– Не пойду я никуда! Ни за кого! – рыдания стали еще отчаяннее. – Нужен он мне, этот Федька! Что я с ним делать буду?
– Так ведь сама ж хотела, дура!
– Хотела. А теперь не хочу. Сгори они все, никого не хочу! Где Илья?!
– Да где же я его тебе возьму! – завопила Стешка. – Ума лишилась, мать моя? Вон воды выпей, облейся, а то сейчас на твои вопли весь дом сбежится! Хочешь, чтоб Яков Васильич тебя, как колбасу пошехонскую, связал и в таком виде под венец доставил? Что ему будет, Илье твоему? С бабой своей наверняка милуется. Говорила я тебе, что он к баташевской горничной бегает? Ни стыда ни совести у цыгана, а ты по нему панихиду служишь. Да стоит ли он, кобель!
– Замолчи, – вдруг сказала Настя, приподнимаясь.
Стешка умолкла, прислушалась. Снизу донесся хлопок двери, голоса.
– Митро пришел!
Настя вскочила. Торопливо черпнула воды из ковша, протерла лицо и бросилась из комнаты.
С одного взгляда было заметно, что Митро к разговорам не расположен. Мрачный, как туча, он стоял возле рояля и тянул вино прямо из бутылки. Настя, вбежав в залу, остановилась на пороге, вопросительно взглянула на брата.
– Чего ты, Настька? – из-за бутылки невнятно спросил Митро.
– Где ты был? – с трудом переводя дыхание, спросила Настя.
– По делам. – Он поставил бутылку на рояль, пожал плечами. – А что? Случилось что-нибудь?
– Нет… ничего… – Настя улыбнулась, попытавшись принять непринужденный вид. Митро недоверчиво смотрел на нее.
– Да что с тобой?
– Ничего… Право, ничего, – Настя села на стул, взяла на колени гитару, пробежалась пальцами по ладам. Небрежно спросила: – Варьки не видал?
– Нет, – узкие глаза Митро глядели в упор. – А зачем она тебе?
– Ну, как же? Платье мое креп-жоржет забрала – выкройку сняла. И не отдает. – Из-под пальцев Насти вызванивала веселая мелодия. – В чем я сегодня вечером выйду? Что за мода – невесть куда на три дня пропадать? Полгода в хоре, а все как дикие…
Митро пробурчал что-то, снова взялся за бутылку. Настя следила за ним из-под полуопущенных ресниц. Затем, отложив гитару, встала.
– Схожу-ка я к Макарьевне. Варька-то мне ни к чему, а платье наверняка там валяется. Заберу, и кончим дело.
У Макарьевны – тишь, духота, сонное жужжание мух, запах прокисших щей. Хозяйка сидела на кухне, подперев кулаком морщинистую щеку и дребезжащим голосом напевая «Гей вы, улане». Услышав удар двери, она вскочила, тяжело переваливаясь, побежала в сени… и разочарованно остановилась.
– Настя?..
– Я, Макарьевна, – Настя, не здороваясь, кинула взгляд через плечо хозяйки. – Не появились?
– Нетути… – Макарьевна вытерла слезинки в уголках глаз, тяжко охнула. – Уж не знаю, что и думать… Ни его, окаянного, ни Варвары. Один Кузьма пришел тока что. Злющий, даже есть не просит!
– Я к нему, – решительно сказала Настя, проходя в горницу.
Макарьевна посмотрела ей вслед, собралась было сказать что-то, но передумала и, вздыхая, побрела обратно в кухню.
Кузьма лежал на нарах, задрав ноги на стену, глубокомысленно чесал живот. На звук шагов он скосил глаза. Увидев входящую Настю, удивился, сел, одернул рубаху.
– Настька? Здравствуй… Что случилось?
Настя, не отвечая, плотно прикрыла за собой дверь. Подумав, опустила засов. Подойдя к окну, закрыла и его, и в комнате стало темно. Кузьма испуганно привстал, но Настя остановила его, взяв за руку.
– Чаворо, сядь. Христом-богом прошу, сиди. Послушай меня…
– Да что ты? – прошептал Кузьма, косясь на закрытое окно.
– Кузьма, милый, попросить хочу…
Голос Насти вдруг сорвался, и с минуту она сидела молча. Из-под ее опущенных ресниц, блестя в свете лампадки, бежали слезы. Кузьма не смел пошевелиться, боялся даже высвободить руку из Настиных пальцев. Наконец она перевела дыхание. Сдавленно сказала:
– Я знаю, ты мне скажешь, не будешь меня мучить. Ты ведь знаешь, ты ведь был там. Да? Был? Скажи…
– Где, Настя?
– Где Илья сейчас… Нет! – вскрикнула она, когда Кузьма попытался было возразить. – Нет, чаворо, не ври мне… Скажи – живой он? Илья… живой он?
Кузьма опустил глаза. Не далее как час назад он поклялся Митро, что до смерти не увидит родной матери, если кому-нибудь расскажет про Илью. А сейчас на него смотрели блестящие от слез глаза Настьки, и он начал мучительно решать: так ли уж будет тяжело никогда не увидеть мать?
– Кузьма! Ну что ж ты молчишь? Кузьма, я в колодец брошусь! Клянусь, ты меня знаешь! – Настя заплакала, уже не скрываясь. – Прямо сейчас пойду и… и… под пролетку кинусь! Пожалеешь тогда…
Ознакомительная версия.
