первые месяцы после кончины матери. Отец безмолвствовал; хватало того, что сыновья всё больше напоминали головную боль. Как управляться со взрослыми и разнохарактерными парнями чиновник практически не знал, да и сам все время жил на даче. Звонил раз в два дня, передавал с водителем деньги, интересовался учебой. Ничего более…
«Скорбел», — убеждал Гелу старший брат, устало потирая глаза от скопившейся за последний период напряжённости. Пока однажды внезапно не нагрянул на служебную дачу — и не познакомился с любовницей отца, по-хозяйски расположившейся в мамином плетенном кресле. Возникало смутное чувство, что дама здесь — давно и надолго.
И это отец, клявшийся у могилы ушедшей Кетеван — на его пути не возникнет женского присутствия! Младший, отходчивый и контактный, перенес новость стоически — отец у него один, и грех ему жаловаться. Леван, категоричный и резкий, воспринял изменения, закрываясь в себе куда больше, чем в день смерти обожаемой матери.
Сванадзе стал студентом Плехановки — ни шатко ни валко, но он учился, пытаясь не заставлять папашу краснеть при удобном случае. Армия не стращала — сказывалась травма левого колена, полученная на давнишних соревнованиях по баскетболу. Да и грозила ли она когда-нибудь сыну большого человека? Уж точно не Афган, откуда горячая голова молодого грузина рисковала вернуться только в цинковой коробке.
А Лёва… Заметно сдал. Пропадал из дома, забросил престижную учебу, вызывая недоумение отца. Георгий бесновался и кричал, грозился всеми святыми и проклятыми, но Леван смеялся в ответ, демонстрируя полное неприятие родительского авторитета. Раз отец слал к чертям семью, так чем хуже сын?
Гела пытался их помирить, беря с Левика обещание: перестанет сорить родительскими деньгами и откажется от времяпровождения в сомнительных компаниях. Однако год, прошедший со смерти Кетеван, сделал из её старшего сына бледное подобие отличника и умницы Лёвы. Гела давно сбился со счета, сколько раз его брат приходил домой на бровях, в пьяном угаре; а когда заметил широкие, почти безумные зрачки, отпугивающие в свете лампы, не стал долго размышлять.
— А чё, малой? Истерить будешь? — Леван нервически смеялся, не собираясь рассказывать, как давно в его жизни появился белый порошок — решение всех насущных и великих проблем. И где он его доставал. — Ты ж всегда был оторвой? Давай! Я отцу не скажу, ему и похер, поверь мне! Мать захоронил со своими шашнями, а мы-то — так, груз на шее! Балласт!
— Ты больной, Лёва! — Гела тряс брата за плечи, пытаясь без помощи ударов по лицу привести его в чувство. — Тебя с кормушки твоей погонят, на батю не глянут! На хрена ты пыжился, если сейчас вот так, все херишь?!
— Святая наивность… — Лёва больше не видел смысла держаться. Он только хватал раскрасневшимся носом воздух, показывая брату крохотный пакетик с белесым порошком. — Это мне вас всех заменит! Всех, нахуй, всех! Только тебя, дурак, жалко! Не понимаешь ещё! Ни на грош!
— Как тебя-то легавые не забрали? Как ты «Волгу» свою не разбил?
— А об этом история умалчивает! И вообще, малой… Ни хрена мы не поймаем на этой рабочей Ниве…
— Что мы отцу скажем? Соображаешь, что творишь?! — отношения с отцом оставались предательски ровными, но узнать, что Лёва, даривший надежды, и ловивший звёзды с неба, падал со стремительной скоростью…
И Гела не знал, как выбраться из ямы. Впервые оказавшись с проблемой один на один, пытаясь скрыть от отца, что Леван… потерялся. Уговаривать лечиться — обнажить рану, а Лёва упорно не признавал действительное.
Левана Сванадзе отчислили из МГИМО — факт, который не скроешь и подавно. Георгий Яковлевич кричал, как никогда в жизни, не брезговал поднять на старшего сына руку, но смотря на потерянное и простывшее лицо, боялся признать… Сына он теряет. Вслед за Кетеван, которую убил новостью о том, что с ней его связывают лишь общественные нормы. Но в упор не чувствовал за собой вину, продолжая жить на даче в Сосновом бору. Так было проще…
Лёвы не стало под новый восемьдесят шестой. Нет, не передоз. Вздернулся в комнате матери, пользуясь тем, что брат-студент праздновал наступление года тигра где-то в общагах друзей. В записке, найденной на письменном столе, Сванадзе нашел лишь обрывок, с коротким напоминанием прежнего умницы Лёвы: «я сам себе противен…».
Гела остался один — присутствие отца, напуганного и покаянного, картины не спасало. Левки этот трёп все равно бы не вернул. В квартире на Чистых прудах воцарился мрак, и Гела сбегал, ища свой адреналин на улицах. Иногда и утюжил, втюхивая подороже отцовские подарки — ширпотреб не имел никакой значимости. Но отец взял ситуацию под контроль, видимо, вспоминая, что кроме младшего у него никого не осталось.
Гела пообещал, что диплом принесет в зубах; так и быть, не зря же учился, пусть и катаясь с пересдачи на пересдачу. Или получая «зачтено» за коробку дефицитного чая, завалявшегося с последней командировки отца ненужным атрибутом. А после института попал в Ленинград, где снова окунулся в другой ритм, неся вахту при очень человечной для политической кухни женщины. Собственно, и назначение в обком устроил отец, обеспокоенный будущим единственного сына.
Но Гела держал дистанцию, а отец брюзг на Чистых прудах. Наверное, совершенно один, или с новой походно-полевой. Впрочем, хоть с двумя, сыну стало все равно. Заяву за антиобщественное поведение строчить не станет. Порицать поздно. Сванадзе жил простым существованием советского служащего, от получки к получке. И не было в нем никакой загадки, которой бы мучилась светлоглазая Лиза. Только пустота, закравшаяся черной кошкой.
Не шутка, а чёртов лабиринт…
Комментарий к 90-й. Лабиринты
Космос/Лиза:
https://vk.com/photo-171666652_456239107
OST:
— Cutting Crew — (I Just) Died in Your Arms
— Алексей Глызин — Зимний сад
Немая сцена длилась ровно шестьдесят секунд. Долгую минуту, за которую Пчёла успел просигналить тётке жестами, показывая на пачку верблюжьих, а Лиза смогла влететь в квартиру, беспечно скидывая свои луноходы. Вьюга постаралась на славу. На обратном пути ноги заплетались от усталости, а случившаяся схватка с маргинальными элементами тоже не прибавила бодрости. Гела появился вовремя, спасая от большой беды, с которой бы Лиза не справилась, даже будучи мастером спорта по боксу.
В ногах правды нет. Лиза снова ощущает нехорошую дрожь. Надо спросить у Пчёлы, как называются такие состояния, но Лиза не желала получить великую взбучку. Лучше свалить вину на мягкие сапоги, промерзшие от минусовых температур. Обувь, бывшая пределом мечтаний миллионов советских модниц, чуть было не спасла непутевую блондинку, позволяя ловко изворачиваться на поворотах. Но о
