– Тогда возьмите бинты, и мы займемся раной, – предложил Коннор.
Не в силах удержаться, он снова притянул к себе Софи и поцеловал. Эта женщина была создана для него. Никогда и ни с кем не испытывал Коннор ничего подобного.
Ее губы раскрылись навстречу его губам, и Коннора охватила дрожь.
– Это безумие. Что же мы делаем? – в ужасе прошептала Софи.
– Если вы не знаете…
– Я знаю, что вам нужно немедленно перевязать рану, – пролепетала Софи.
– Мне нужно нечто большее чем перевязка, женщина! – прорычал Коннор. – И немедленно.
Софи высвободилась из объятий мужа, и Коннор окинул ее восхищенным взглядом. Она смущенно потупилась, но, казалось, совсем не возражала, что разглядывают ее нагое тело. Очаг по-прежнему горел, отдавая тепло, и в отблесках пламени кожа Софи отливала золотом. Голодный взгляд Коннора выдавал переполнявшее его желание, но завораживающая утонченная красота Софи заставила его замереть от восторга.
В следующий миг она схватила льняную простыню, поспешно завернулась в нее и заметалась по кухне в поисках бинтов, горшочка с мазью и кружки с виски. Коннор стоял и ждал, сгорая от желания.
– Поднимите руки и стойте смирно, – скомандовала Софи.
Коннор молча повиновался. Озорные искры в его глазах вызвали застенчивую и ласковую улыбку Софи, но не заставили ее отложить в сторону бинты и отбросить простыню, как хотелось бы Коннору.
Софи оторвала кусок полотна, пытаясь приложить к ране, и Коннор невольно содрогнулся. Она молча протянула ему кружку, он сделал глоток, и виски приятно обожгло горло. Она взяла кружку из его рук и глотнула сама, а затем окунула в виски кусок тряпицы.
– Эй! – запротестовал было Коннор, но Софи проворно промокнула рану тряпицей. Киннолл с шумом втянул воздух сквозь сжатые зубы и отвернулся, пытаясь побороть жгучую боль.
Софи приложила к ране мазь, и в кухне тотчас запахло миндальным маслом, базиликом и лавандой. Взяв самый длинный кусок полотна, Софи ловко обмотала им живот мужа, соорудив крепкую удобную повязку, а затем завязала и подогнула концы.
– Ну вот, – улыбнулась она, встав рядом с Коннором. – А теперь для вас главное – это хорошо себя вести.
– Позже, – хрипло выдохнул он, взял жену за плечи и поцеловал. Шея ее выгнулась, грудь приподнялась. Коннор не смог спокойно на это смотреть. Он принялся осыпать поцелуями ее лицо, шею, плечи, а потом нетерпеливо сорвал с жены простыню и швырнул ее на пол. Тело его запылало.
Ноги Софи подгибались от слабости, но она нашла в себе силы взять мужа за руку и подвести к деревянной скамье рядом с очагом. Она хотела, чтобы Коннор сел и отдохнул, но тот вовсе не собирался этого делать.
Прислонившись спиной к теплой от огня каменной стене, Коннор потянул за собой Софи, обхватил ее за талию и усадил к себе на колени. Теперь она сидела к нему лицом, широко разведя длинные стройные ноги. Коннор гладил ее спину, целовал и ласкал грудь, а Софи, трепещущая от блаженства, тихо стонала в его объятиях. Нежный запах ее тела смешался с запахом лаванды, доводя Коннора до исступления. Ему хотелось наброситься на Софи и овладеть ею, но он ждал, пока Софи захочет этого всем сердцем, всей душой. А чтобы это получить, надо было запастись терпением и нежностью. При мысли об этом по телу Коннора пробежала сладостная дрожь предвкушения.
Скользнув пальцами по гладкому бедру Софи, он нашел ее лоно, влажное и теплое. Софи вскрикнула и выгнулась дугой. Вцепившись в плечи мужа, она рванулась вверх и погрузилась в густую гриву его волос. Коннор обхватил нежный розовый сосок, и Софи вся затрепетала, а бедра ее раскрылись, умоляя.
Коннор подхватил жену и исступленно рванулся ей навстречу. Их тела слились и начали двигаться в страстном, бешеном ритме. Коннору казалось, что в жилах его течет расплавленный огонь. Кровь стучала в висках, дыхание с хрипом вырывалось из груди.
Софи обвила руками шею мужа, обхватила ногами его торс, выгибаясь и замирая, уступая его натиску и нападая, качаясь на волнах наслаждения, взмывая вверх и погружаясь вниз. Неимоверное блаженство затопило Коннора. Его тело продолжало двигаться в древнем магическом танце любви, наполняя душу восторженным изумлением. Потрясенный силой этого чувства, он со всей ясностью понял, что нашел свою любовь и хотел бы остаться с ней навсегда.
И вот он снова вернулся к тому, с чего начал, сел на скамью, прислонившись спиной к каменной стене, и держал на руках свою ненаглядную жену, нежную и трепещущую после упоительной близости. Но что-то неуловимо изменилось в нем. Коннор знал, что никогда уже не станет прежним.
Склонив голову к Софи, он долго так сидел, задумчивый и молчаливый. Для него уже не было пути назад, да он и не хотел возвращаться к тому горькому и одинокому существованию, которое еще совсем недавно составляло его жизнь.
Коннор наклонился к Софи и почувствовал, что боль в боку немного утихла. И тогда он потянулся к ней, ласковой, любящей, нежной. Сейчас она была похожа на чудесный огонек, сияющий во тьме и освещающий ему путь.
Прикосновение смычка к струнам несло покой и умиротворение. Коннор почувствовал, как музыка заполняет его и течет легким и вольным потоком. Он начал играть, и мелодия, сотканная из темноты ночи, завладела им, подчинила себе. Казалось, музыка обладает собственной душой, а руки Коннора, скрипка и смычок лишь помогают ей явиться на свет и наполнить радостью этот мир. Музыка дарила Коннору очищение. Как туманная дымка, прошлое таяло, а настоящее начинало играть яркими красками, и будущее казалось вполне возможным.
С закрытыми глазами Коннор видел сейчас перед собой лицо Софи, ее улыбку, смех, слезы. Это чувство часто приходило к нему, особенно когда он играл печальные мелодии и элегии. Коннор любил и был любим.
Он не думал о нотах. Руки его двигались сами собой, мысли текли легко и свободно. Музыка накатывала волнами, звуки неслись куда-то ввысь, подобно порывам ветра, взмывали к высоким горам и опадали в сумеречную глубину долин.
Коннор играл, прислушиваясь к неспешному, плавному напеву, рождавшемуся в его душе. Софи царила в его мыслях, и пленительная мелодия спешила рассказать о восхитительных округлостях ее тела, гладкой линии бедра, упоительному изгибу спины, нежной выпуклости груди, изящной хрупкости шеи. Коннор касался смычком струн так же нежно и самозабвенно, как ласкал бы тело Софи. Он целиком растворился в своей игре и забыл обо всем, отдаваясь блаженному чувству единения с музыкой.
Когда затихли последние звуки, Коннор отложил смычок и скрипку и обернулся. Софи стояла на ступенях лестницы и смотрела на него во все глаза. Ветер играл ее золотистыми волосами.
