– Знаю: кандалы, крюки, вонючая вода, сочащаяся из голых каменных стен. Есть определенные преимущества в том, чтобы быть богатым, carissima. Эта камера стоит целое состояние, но я долго здесь не пробуду. Доказательства косвенные, в лучшем случае. Я плачу своим поверенным кучу денег. Пусть отрабатывают свое содержание. – Он надеялся, что его наигранный оптимизм убедит ее. Ему невыносимо было думать, что она страдает из-за него.
Они сели на кровать лицом друг к другу, держась за руки.
– Что произошло? Ведь все шло так гладко.
– А ты разве не знаешь? Я думал, сплетни уже долетели до Барстоу-холла.
– Я уехала сразу, как только услышала о твоем аресте. К счастью, карета Роберты была в Барстоу-холле. Вчера я целый день пыталась увидеться с тобой, но меня не пустили.
– Благослови тебя бог. – Ее преданность тронула его. Он прекрасно понимал, как ей трудно было добраться до Лондона. У нее нет денег, к тому же такой поспешный отъезд наверняка сделал ее мишенью местных сплетников, да и Роберта вряд ли поддерживала Сидони в ее намерениях.
– Так почему тебя арестовали?
– Старый скандал вкупе с невезением. Один сосед, проезжающий на лошади по дороге позади парка, видел, как я шел по территории Барстоу-холла в день смерти Уильяма. Затем одна из служанок в Ферни впала в истерику во время допроса и выболтала, что я пришел домой избитый и растрепанный в день убийства. Да и последняя тяжба Уильяма против меня по поводу изумрудных копей подлила масла в огонь. Они посчитали, что это дало мне новый мотив желать негодяю смерти.
– Но это все кажется… неубедительным.
– Так оно и есть. – Джозеф не стал говорить, что только из-за старой открытой вражды с Уильямом его уже считают виновным. Пелхэм – не дурак, он не стал бы заниматься этим делом, если бы не был уверен, что у него есть все шансы отправить Меррика на виселицу.
Глаза Сидони смотрели серьезно.
– Джозеф, я могу спасти тебя.
– Сомневаюсь. – В его голосе добавилось иронии. – Если только Роберта не подписала признание.
Руки Сидони сжались.
– Роберта была… против того, чтобы я ехала в Лондон. Она боялась, что подозрение может перейти на нее.
– Ну разумеется.
– Ты мог выдать ее.
Джозеф невесело рассмеялся.
– Никто не поверил бы никаким обвинениям против нее. – Он помолчал. – И она не заслуживает смерти за то, что сделала. К тому же у нее дети.
Она крепко сжала его руки.
– Тебя могут повесить!
– Все не настолько плохо.
Хотя в душе он признавал, что в смерти Уильяма есть большая доля и его вины. Не он столкнул негодяя с лестницы, но он часто желал кузену смерти. И не только из-за того нападения в Итоне. Он желал Уильяму смерти за то, что тот украл наследство, которое Джозеф всегда считал своим.
А теперь он в тюрьме, и никто пальцем не шевельнул, чтобы ему помочь. Он всегда знал, что общество всего лишь терпит его. Его незаконнорожденность для всех – как бельмо на глазу, даже для тех, кто не прочь иметь выгоду от его финансовой проницательности и деловой хватки. И все же такое наглядное подтверждение, что, несмотря на свое богатство, он остается персоной нон грата – лицом, не пользующимся доверием, – стало для него полезным уроком.
Джозеф полагал, что его деловые партнеры смогут оказать помощь, но никто и не подумал этого делать. Вот вам и все его юношеские мечты о таком богатстве, которое делает тебя неуязвимым. Деньги не спасли его от унижения тюрьмы. Деньги не подняли толпу сторонников на его поддержку. Все бросили его на произвол судьбы.
Все, кроме отважной Сидони.
– Джозеф, прошу, выслушай меня. Пожалуйста.
Что-то в ее отчаянной мольбе насторожило его.
– Что такое, bella? Какой-нибудь безрассудный план? Карабканье по стене под покровом ночи? Туннель на улицу? Пистолет, спрятанный под этим безобразным плащом?
К его сожалению, Сидони высвободила руки, поднялась и отошла на пару шагов. Он откинулся назад, опершись на локти, и залюбовался ею. Даже если он не мог прикасаться, смотреть на нее было манной небесной после недели разлуки.
Ее сердитый жест отмел его легкомыслие.
– Не шути.
Что, черт возьми, происходит? Все желание поддразнивать Сидони испарилось. Ее волнение отдавало страхом и тревогой. Он сел и посмотрел прямо на нее, чувствуя, как засосало под ложечкой от дурного предчувствия.
– Ты заставляешь меня нервничать, Сидони.
Она стала рыться в потрепанной сумочке, привязанной к запястью, которую он раньше не замечал, потому что видел только ее. Он всегда видел только Сидони.
– Вот. – Она протянула ему что-то.
Он оставил ее жест без внимания, не сводя глаз с лица, на котором были написаны тревога и неловкость.
– Джозеф, посмотри, – сказала Сидони.
Он взглянул на пожелтевшую бумагу в ее дрожащей руке и машинально взял ее. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что это такое. Голова Джозефа резко дернулась вверх – он потрясенно уставился на Сидони.
– Это настоящее?
Она съежилась под его взглядом, хотя он был слишком ошеломлен, чтобы разозлиться.
– Да.
В душе его шевельнулся гнев.
– И давно ты знаешь об этом?
Сейчас это было единственное, что его волновало, хотя он понимал, что, как только мозг свыкнется с тем, что она ему преподнесла, волнений у него прибавится. Джозеф сразу же отмел вероятность, что она нашла этот документ в последние дни, поскольку ее виноватый вид это опровергал.
– Я… я обнаружила это в библиотеке Барстоу-холла пару недель назад. Оно было вложено во второй том «Дон Кихота».
– И ты, разумеется, сразу же поняла значение этого документа.
Тон его ничего не выражал. Ему следовало бы быть на седьмом небе от радости, ведь он держит в руках брачное свидетельство родителей. Все его детские мечты сбылись.
Под плетью его голоса Сидони казалась себе маленькой и уязвимой, но Джозеф не проявлял жалости к ней.
– Разумеется.
– И тебе не пришло в голову рассказать об этой находке мне?
Она не съежилась, но и не была той храброй, непокорной женщиной, которую он знал. Впрочем, все, что он знал о ней, обернулось ложью. В этом мелочном, лживом мире он считал ее единственной чистой и сияющей путеводной звездой. Как же жестоко он ошибался!
Джозеф поднялся на ноги, которые были унизительно нетвердыми, и шагнул к ней. Она отшатнулась. Его смех прозвучал горько.
– То, что я теперь лорд Холбрук, не означает, что я превратился в Уильяма. Я не ударю тебя.
Она закусывала губу – это обычно трогало его сердце. Проклятье, и сейчас тронуло. Она не такая, какой он ее считал. Она – лгунья. Женщина, которую он называл своей жизнью и своей душой, всего лишь красивый покров над бездной подлого обмана.
