Ансель, но и все те, кого он успел за это время обратить в свою веру. Гийом… графиня… некоторые слуги и селяне…
Не минует сия участь и других его учеников – Вивьена и Ренара. Они тоже попадут под подозрение, Вивьен об этом сказал. Быть может, если все же сдаться добровольно и объявить, что на землях Кантелё был всего один еретик – Ансель де Кутт – и исповедовал он свою веру втайне ото всех, кровопролития можно будет избежать? Как и пристрастного допроса? Возможно Лоран все же поверит ему? Если так, то Ренар со всей искренностью сможет подтвердить, что никогда даже не разговаривал с Анселем о катарской ереси, а Вивьен… он запросто сможет солгать.
«Я предам инквизицию ради тебя».
Ансель поморщился.
А ведь Вивьен искренне понимал, на какой риск идет, произнося эти слова. Он знает лучше других, на что способна инквизиция, и все же он сделал выбор в пользу дружбы. Если бы Гийом понимал, какие ужасы ожидают в допросной комнате, стал бы он так рисковать, как рискует сейчас?
«Видите ли, дело в том, что я не хочу у вас учиться».
Ансель с горечью усмехнулся.
«И почему я не послушал Гийома тогда? Почему не убрался восвояси, а решил, что молодой граф будет подходящим учеником, которому можно передать свои мысли с расчетом на то, что он потом распространит их на своих землях? Чего я этим добился? Того, что теперь из-за меня он в смертельной опасности, а я даже не успел рассказать ему все, что хотел. И вряд ли успею – как бы бесстрашно он не относился к положению, в котором оказался, я не могу и дальше продолжать делать из него мишень для инквизиции».
Встав из-за стола, Ансель подошел вплотную к окну, ухватившись за край каменной ниши, в которую оно было вделано, и уставился в непроглядную тьму, пытаясь разглядеть в ней приближающихся недругов. Однако графство было погружено в ночную тишину. Даже животные замолкли. Казалось, еще чуть-чуть – и можно будет услышать плеск воды в далекой реке.
Ансель отчаянно вцепился в каменную кладку, удерживая рвущийся наружу стон томительного ожидания трагедии. Он мучительно поморщился, прикрыл глаза, а затем широко распахнул их, отошел от окна и зажег еще одну свечу. В этот самый момент он принял единственное решение, которое давало хотя бы возможность оградить его близких людей от жестокости инквизиции. Эта возможность не давала гарантий, но она хотя бы была. Стоило попытаться.
«Мужайся, Вивьен», – подумал он. – «Тебе придется непросто. Но, уверен, ты справишься с этим. Благослови тебя Господь».
Резко схватив со стола лист бумаги и обмакнув в чернильницу свежее перо, Ансель начал наспех дрожащей рукой выводить слова своего последнего послания Гийому. Он не станет передавать письмо лично – граф должен будет обнаружить его, поняв, что учитель покинул Кантелё.
Слова проносились в голове Анселя с такой быстротой, что он с трудом мог уловить каждое из них, и все же рука каким-то образом успевала выводить их на бумаге. «Ваше сиятельство» – начал он.
«Никакого фамильярного обращения, лишь официальный тон!»
Я повинен во грехах перед вами и Святой Церковью…
Нет никакого оправдания моему преступлению и моей дерзости…
…приютили в своем доме еретика, дали ему кров, не зная, кто я такой…
Я, Ансель де Кутт, признаюсь, что повинен в исповедании катарской ереси перед Богом и Его Церковью…
…молюсь, чтобы вы не пострадали за мои грехи, ибо, видит Бог, вы ни о чем не догадывались…
…сдаюсь на милость епископа Кантильена Лорана…
…готов примириться с Церковью, если мне удастся снискать прощения Господнего, или принять казнь, если на то будет Его воля…
…раскаялся…
Нет больше сил терпеть муки совести…
Надеюсь на помощь служителей Господа или на справедливое наказание…
…должен был сдаться раньше, но боялся и надеялся сохранить свою тайну и от вас, и от слуг Господних, инквизиторов…
Да помилует меня Господь.
Закончив свое послание, Ансель, тяжело дыша, распрямился над столом. Он оставил письмо на видном месте, надеясь, что Гийом сумеет понять его замысел. Он умный молодой человек, он догадается. Он просто обязан догадаться.
Поняв, что пути назад нет и что учителя не спасти, Гийом должен был разрушить молельную комнату и искоренить все признаки веры, в которую Ансель его посвящал, чтобы при следующей проверке особняка у инквизиции не было вопросов.
«Только так я смогу уберечь тебя. Прости», – покачал головой Ансель, стараясь заглушить тоску. Мысленно он все еще проговаривал свой план. —«Я поеду в Руан. Я добьюсь аудиенции у Лорана и признаюсь ему в ереси. Скажу, что собирался передавать ее своим ученикам, но не успел даже и начать – раскаялся раньше. Пусть ложь станет моим проклятьем, но я должен это сделать. С Божьей помощью – искреннее удивление Ренара и умелая ложь Вивьена в ответ на это заявление станет лучшим подтверждением моей честности, и их не тронут. Попрошу епископа не арестовывать их, воззвав к его милости. Возможно, проникнувшись моей честностью – с опорой на старые симпатии – судья Лоран не станет устраивать пристрастный допрос. А если станет…
Господи, молю тебя, пусть он послушает меня!»
Ансель вышел из комнаты. Он не взял с собой никаких вещей, кроме одного меча, который повесил на пояс, и небольшого ножа, который припрятал в одежде. Дорога до Руана была знакомой и спокойной, но ночью даже на ней могли попасться разбойники. Наткнуться на них без оружия было бы просто-напросто глупо, с учетом того, какая цель ждала его в конце пути. Остальные же вещи были без надобности там, куда он направлялся.
Кроме одной. Для нее потребуется небольшая заплечная сумка.
Тихо выйдя из комнаты, Ансель неслышными, но быстрыми шагами двинулся вперед по темному коридору особняка. Если ему удастся забрать последнюю вещь быстро, он будет на месте еще до рассвета.
Отвлек Анселя довольно яркий свет, льющийся из одного коридора. На миг замерев, он осторожно заглянул за угол, стараясь не попасться на глаза тому, кто мог там бы оказаться.
Источник света находился за приоткрытой дверью библиотеки. Это было хорошо. Если Гийом здесь, стало быть, в спальне его нет, и книга, которую Ансель надеялся забрать как улику, сейчас никем не охраняется.
Однако мысль об ученике защемила Анселю сердце. Он остановился, ухватившись
