Марина Фиорато - Венецианский контракт

Фейра встала; она больше не испытывала сострадания к нему.

– Расскажи мне о белом коне. – Её голос – холодный, как лёд. – Иначе я похороню тебя под камнями церкви. Здесь, совсем недалеко есть храм Святого Варфоломея. – Она нагнулась к его жуткому лицу. – Я вырву плиты самого алтаря и зарою тебя там, клянусь. Рассказывай. Белый конь. Чего ещё ждать Венеции?

– А если расскажу? – захрипел он, теряя силы.

Она заставила себя смягчиться.

– Тебя положат в гроб и отправят…, – она задумалась. Не султану, он не окажет почестей человеку, отдавшему свою жизнь за него, – Хаджи Мусе, врачу Топкапы. Он передаст тебя священникам, они помолятся и воздадут тебе почести. А теперь рассказывай.

– Во дворце Топкапы есть комната, – начал он. – Личная комната султана. Я был там однажды, когда получал распоряжения. Там мраморный пол, на котором изображены семь морей и все земли.

Фейра теряла терпение. Такат бредил, она часто видела такое перед концом.

– У него целые флотилии, у моего господина, обшитые металлом, – снова послышался ужасающий шепот. – Корабли высотой с его колено. Он может передвигать их, как Аллах направляет смертных своей рукой.

Фейра стиснула зубы; у него почти не осталось времени. Путь на остров, видимо, отнял у него много сил, и она с ужасом думала о боли, которая пронзала его каждый раз, когда соленые брызги попадали на его оголенную плоть. Она схватила его за масляные плечи и слегка встряхнула, и пальцы её погрузились в мягкие ткани его мышц.

– Забудь о металлических кораблях. Рассказывай – коротко и четко.

Он поднял на неё глаза.

– Белый конь – это война.

Фейра похолодела.

– Продолжай.

– План султана состоял в том, чтобы ослабить город чумой и огнём. Первые кони – всего лишь предвестники. А сейчас, с весенним приливом, он направит сюда свою армаду, чтобы захватить Венецию. Это будет самое грандиозное морское сражение за всю историю. Лепанто по сравнению с ним – ничто.

Фейра видела, как ему тяжело говорить, остатки губ висели над почерневшими сломанными зубами в постоянном оскале, но она не давала ему покоя.

– Когда?

– Они нападут на двадцать девятый день мая. Этот день важен для султана из-за событий тысяча четыреста пятьдесят третьего года.

Фейра нахмурилась.

– Тысяча четыреста пятьдесят третьего?

– Тебе эта дата известна по нашему летоисчислению. Восемьсот пятьдесят семь.

Фейра медленно выдохнула. Все османские дети учат эту дату в школе – это день величайшего триумфа Империи над Западным миром.

– Падение Константинополя, – выдохнула она.

Теперь существо могло только кивнуть.

По христианскому календарю до этого судьбоносного дня оставалось две недели. Надо действовать, снова, если она хочет спасти город от последней скорби.

Но Таката Тюрана не спасти. Она дала ему ещё опия, но он быстро угасал и не смог проглотить ни капли. Фейра снова смазала маслом его чешуйчатое тело, но когда огонь угас в камине, Саламандра угас вместе с ним, словно не мог жить без питающего его пламени.

Фейра взяла лопату и направилась к колодцу, где земля была мягкой; она сама выкопала могилу. Затем завернула Таката в его плащ, потащила к колодцу и скинула в яму. Пока она закапывала тело – торфяной запах земли перебивал зловоние обуглившейся плоти – кольцо её матери выскользнуло из-за корсажа и повисло на ленте.

В слабых отсветах восхода она повернула его так, чтобы третий конь оказался сверху, и стала вглядываться в маленькую белую фигурку, выгравированную в хрустале.

Внезапно девушка почувствовала на себе чей-то взгляд. Каменный лев на колодце наблюдал за ней, выглядывая из-за книги. Фейра выронила кольцо и заговорила с ним: «Ты знал, что так случится? – спросила она. – Ты предвидел это?».

Лев безмолвствовал.

«Что ж, сохрани и этот секрет».

Внезапно рассердившись, она вонзила лопату глубоко в землю, где та и застряла, покачиваясь, словно шест.

Вернувшись в дом, она, не обращая внимания на замасленные половицы, принялась собирать разбросанные страницы Библии, перебирая их, пока не нашла книгу «Откровение». «Я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить».

Она решила бросить страницы Библии в камин на тлеющий пепел, но передумала и засунула их в щель над очагом. Затем она подошла к сундуку, стоявшему под окном, и спрятала там зелёное платье, капнув камфарой между складок, чтобы уберечь от моли. Девушка думала, что больше никогда не наденет его, однако ошиблась – как ошибалась не раз до этого, надеясь, что нашествие всадников султана окончилось.

В предрассветный час Фейра одевалась со всей тщательностью, снова расправляя зелёное платье на бедрах, укладывая волосы и закрепляя их, как настоящая венецианка. Когда взойдет солнце, ей придётся отправиться в Венецию и навестить Палладио.

Пора, наконец-то, встретиться с дожем.

Фейра вернулась из города как раз вовремя, чтобы попрощаться с семьей Трианни.

Матушка, которая сшила для неё зелёное платье, и дедушка Трианни, которого удалось вырвать из тисков смерти, первыми сели в лодку, с благодарностью целуя руки, которые помогли им. Следом за ними в лодку села Валентина уже с двумя малышами, маленьким Аннибалом и девочкой, которую она назвала Сесилией – по совету Фейры. Она поцеловала Фейру в щеку – над вуалью. «Я не забуду», – сказала она, пока её муж с благодарностью пожимал руку Аннибалу.

Настало время, подумала Фейра, пока смотрела, как удаляется лодка Трианни. Завтра, в воскресенье, Палладио задумал привезти её на церемонию освящения церкви. Сам дож будет присутствовать. Они не знали, выслушает ли он её, поверит ли ей или велит заковать в кандалы. Они с Аннибалом могли быть уверены только в сегодняшнем дне.

Она сняла вуаль и обернулась к Аннибалу.

Они стояли лицом к лицу. Фейра и Аннибал.

Он посмотрел на неё – вопросительно, с улыбкой, словно в точности знал, чего она хочет, словно ждал этого сам. Она была так близко, что чувствовала его тепло. Удивляясь собственной смелости, девушка обняла его – и он не оттолкнул её. Она подняла губы к его губам. Она уже предвкушала поцелуй, как внезапно почувствовала жар, исходящий от его лица, – болезненный жар, который она чувствовала на своей щеке десятки, сотни раз, когда склонялась к умирающим пациентам, проверяя, дышат они или нет.