И без того плохо, что Эйрик потребовал такого спешного ее возвращения, да еще не удосужился приехать за ней самолично. Явно он считал ее своей собственностью, вещью, подумала Идит, изо всех сил стараясь подавить стон отчаянья. Она должна сохранять в себе злость, не позволять этому противному чурбану заметить, насколько он обидел ее своим предательством и грубым обращением.
Идит шагала вверх по ступенькам, когда утреннее солнце поднималось над горизонтом, окрасив небо в яркий пурпур. Слуги собрались, чтобы поглядеть на ее восхождение, глаза их широко раскрылись от любопытства, многие хихикали. Она слышала, как некоторые упоминали про вуаль и тряску, и понимала, что язык Берты поработал как всегда.
Она вошла без стука в спальню Эйрика. Пустая комната была прибрана, на починенной кровати красовался свеженабитый матрас и покрывало. Все сгоревшие свечи были удалены, а на их место вставлены в подсвечники новые, еще не зажигавшиеся. Ну, ей придется кое-кому сказать, чтобы не тратили ее с трудом изготавливаемый товар.
Резко повернувшись, Идит уже собиралась отправиться вниз и поискать там своего ненавистного мужа, когда услышала тихое мяуканье, словно раненой кошки. Казалось, оно доносится из гостевой комнаты. Идит вернулась назад, положила руку на дверь и осторожно ее открыла.
Эйрик сидел на стуле с высокой спинкой и укачивал прекрасного золотоволосого ребенка, который тихо рыдал, почти уснув, прижавшись к его груди. Ее коварный, противный чурбан муж нежно ворковал:
— Тише, сладкая Эмма. Никто теперь тебя не обидит. Тише. Спи.
И тут Идит поняла, что «прелестная девочка», о которой Эйрик писал в своем письме, и есть его драгоценная маленькая дочка. В ужасе от своей ошибки Идит прижала ко рту ладонь.
Эйрик поднял глаза и уставился на нее неподвижным взглядом. И Идит поняла, что ей придется заплатить за все.
Молча, не говоря ни слова, Идит прикрыла за собой дверь и вернулась в спальню Эйрика. Села на край кровати и стала ожидать наказания, которое казалось ей неизбежным. Слишком часто она бросала вызов его достоинству.
Через некоторое время Эйрик вошел в спальню, закрыл и запер за собой дверь, потом небрежно прислонился к ней спиной, не спуская глаз с Идит. Его бесстрастное лицо не выдавало ни его чувств, ни намерений. Но Идит знала, что он зол. Очень зол.
В наступившей тишине Абдул решил сказать мудрое слово:
— Похотливый чурбан. Авк. Соблазнитель невинных дев. Авк. Предательский дьявол. Авк. Слабовольный сын Сатаны. Авк. Лжец с шелковыми речами. Авк. — Все это он преподнес, превосходно подражая голосу Идит.
Она застонала.
— Огромный кот. Огромный кот. Авк. Скоро придет. Скоро придет. Авк. Мертвая птичка. Мертвая птичка. Авк. Авк. Авк.
Лицо у Эйрика оставалось неподвижным.
— Эйрик, позволь мне объяснить…
— Да, это будет началом, — произнес он с каменным видом и отошел от двери. Налил два кубка вина и протянул один ей. Несмотря на ранний час, Идит не отказалась, чувствуя, как все пересохло в глотке.
Он оперся плечом о стену и ждал, крутя в пальцах ножку кубка со зловещей небрежностью.
Идит допила вино тремя торопливыми глотками, затем поставила кубок на пол у своих ног.
— Я была сердита, что ты запер меня в комнате после…
Она сглотнула. Он ждал.
— … после того как мы занимались любовью, — протянула она слабым голосом.
— Так ты думала, что раз соблазнила меня в ту ночь, то этим купила себе свободу?
Идит с негодованием ответила:
— Я не соблазняла тебя. Я хочу сказать… ох, какая разница! — Она пожала плечами. — Кто начал — не суть дела. Я пытаюсь объяснить, почему я сбежала из этой комнаты…
— … и проломила черепа двум моим верным слугам, — ледяным тоном продолжил он, — оставив их лежать замертво.
— Этого не было! Я слегка ударила по их деревянным башкам, и они оба это знают. А если говорят другое, то врут.
— Так продолжай свою историю. Ты разозлилась… и что?
— Я разозлилась, что ты запер меня, и тогда Берта сказала, что, может… может…
— Почему ты так нерешительно говоришь, жена? Это тебе не свойственно. Говори в своей обычной, язвительной манере и обвиняй меня в грехах. Поскольку я могу обвинить и тебя.
Она вызывающе усмехнулась в ответ на его строгий тон:
— Я думала, что ты предаешься блуду с любовницей.
— Но, Идит, — сказал он с насмешливым участием, садясь рядом с ней с хищным видом, — ты сама не раз мне заявляла, чтобы я убирался со своей похотью в Йорк к любовнице. Или теперь тебе вдруг стало не безразлично, что я занимаюсь любовью с другими женщинами?
Она закрыла глаза, борясь со слезами, которые неожиданно и жарко начали выступать на глазах, и сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. «Святая Мария, — взмолилась она, — не дай мне разрыдаться прямо сейчас». Огромный ком в горле мешал ей говорить.
Кончиком пальца Эйрик обвел края ее дрожащих губ и поймал крупную слезу, скатившуюся из глаза. Потом другую.
— Так что? Тебе не безразлично, если я провожу время с другой женщиной? — пробормотал он.
Почему его голос звучит мягко, от нежности или подавленного гнева? — подумала Идит. Она открыла глаза и кивнула.
— Ну?
— Я не знаю, — неуверенным голосом сказала она, в отчаянии ломая руки. — Мне хотелось бы знать. Я ненавижу эту слабость, которая делает меня плаксивой.
— Я действительно видел Азу, когда был в Йорке, — без всякого стыда признался Эйрик, накрывая ее руку своей и крепко прижимая.
Она застыла от его слов и стала вырываться.
— Ты заставил тут меня мямлить оправдания, хотя сам был виновен все время. Ох, какой ублюдок! — взорвалась она, пытаясь ударить его свободной рукой.
Эйрик взял обе ее руки в свои и заставил повернуться к себе. Его разрывали противоречивые чувства.
Ему хотелось вытрясти из нее дух вон за своеволие. И в то же время хотелось бесконечно целовать, забыв в ее объятиях про все неприятности, которые омрачали их жизнь.
— А ты не желаешь узнать, почему я встречался с Азой? Не желаешь услышать, с каким важным известием я к ней приезжал?
— Нет, — упрямо ответила она.
Он вдруг уронил руки:
— Что ж, ладно. Я и сам не хочу говорить. Ты не заслуживаешь объяснений.
— Я не заслуживаю! Почему ты…
Эйрик рывком вскочил с кровати и стал расхаживать взад и вперед. Он должен держаться на расстоянии от этой гадкой бабы. Ее близость обезоруживает его, сладкая родинка над сочной губой дразнит, запах лавандового мыла манит к себе.
— Я все еще сердит на тебя, Идит. — «Несмотря на некоторую часть моего тела, которая уже забыла почему».
— Ну, я тоже все еще сердита на тебя.
— О? — «Может, ты посидишь у меня на коленях и снова возьмешь надо мной верх, Идит?»
