Заметив отсутствие у Николаса всякого намека на желание, Софи вместо облегчения неожиданно почувствовала досаду. Как? Неужели те страстные поцелуи в конюшне для него ничего не значили?!
Она уныло опустила голову и, запинаясь, проговорила:
– Я… это я положила… те тарталетки на в-ваш поднос.
Софи почувствовала, что вот-вот расплачется.
– Серьезно? – совершенно спокойно спросил Николас.
Софи кивнула. Из уголка ее левого глаза предательски выкатилась слеза.
– Они выглядели такими красивыми, аппетитными… А я давно заметила, что вы любите… фрукты. Но… но не знала, что ананасы вам противопоказаны…
– Софи…
В голосе Линдхерста звучала мягкость и даже нежность. Или это только показалось? Софи услышала шорох его тапочек по полу и поняла, что Николас подошел к ней. Вслед за этим раздалась команда:
– Софи! А ну-ка посмотрите мне в глаза!
Она не подчинилась, тогда Николас мягко добавил:
– Пожалуйста, прошу вас!
Что-то в его голосе заставило Софи поднять голову. Николас смотрел на нее и улыбался.
– Спасибо за тарталетки, Софи.
Брови Софи изогнулись от изумления.
– Но… но я же… Я не понимаю… Все говорили, что ананасовые тарталетки… что из-за них вы… заболели…
– Правильно говорили.
– Тогда за что вы меня благодарите?
В этот момент Софи очень захотелось подойти вплотную к Николасу и ласково провести ладонью по его щеке.
– Благодарю за то, что вы хотели сделать мне приятное. За ваше внимание. Ведь именно поэтому вы и положили на поднос эти тарталетки. Разве не так?
Напряжение в его глазах сменилось добротой. Софи утвердительно кивнула в ответ, думая, что могла бы означать подобная перемена во взгляде? Чувство к ней или просто следствие еще не до конца преодоленной болезни?
Николас же продолжал улыбаться.
– А я-то думал, что больше вам не нравлюсь, – ласково сказал он.
– Что?!
Нет, у него определенно лихорадка!
– Как такая мысль могла прийти вам в голову? – спросила она.
– Потому что всякий раз, увидев меня в коридоре, вы тут же сломя голову бросались в противоположную сторону. Я стал думать, что обидел вас своими невоздержанными поцелуями в конюшне.
– Что?! – вновь воскликнула Софи.
После того как она так страстно отвечала на те поцелуи, почему у него даже язык поворачивается говорить подобные вещи?!
– Нет, вы ничуть не обидели меня.
– Понятно. Тогда – внушил отвращение.
– И этого не было!
Софи нахмурилась и сделала полшага вперед. Теперь они стояли прямо друг против друга.
– Вы совсем оправились после отравления ананасом?
Она все-таки вытянула руку и провела ладонью по изуродованной щеке Линдхерста. Жара у него явно не было.
– От отравления ананасом? Да, оправился. А вот от ваших поцелуев – нет. Вы даже не поняли, что они для меня значили!
Последние слова Николас произнес шепотом. Софи почувствовала, как рушится разделявшая их стена.
– Я поняла это, Николас, потому что ваши поцелуи сильно подействовали на меня. И очень испугали, потому что мне захотелось принадлежать вам. Признаюсь, никогда в жизни у меня ни к кому подобного желания не возникало!
– Моя прелестная, невинная Софи! – пробормотал Линдхерст, заключая ее в объятия. – Желание должно не пугать, а вселять в душу неповторимое блаженство!
– Возможно, но я не могла преодолеть страха. Ведь эти чувства для меня так новы… Так необычны… Даже странны…
Она склонила голову на грудь Николаса, глядя ему в глаза. Улыбнувшись, он чуть наклонился и прижался лбом к ее волосам.
– Вы верите, что я никогда не обижу и не оскорблю вас? – прошептал он.
– Верю…
– Тогда доверьтесь мне.
– Да.
Это было правдой, Софи действительно доверяла Линдхерсту. В ее глазах он был человеком чести, настоящим джентльменом. Нет, никогда он не позволит себе использовать женщину в корыстных целях! Это исключено!
– Я не только доверяю вам, Николас Сомервилл. Я люблю вас…
Софи прильнула к его губам. Линдхерст со стоном прижал ее к себе. Глубоко вздохнув, Софи обвила руками его шею; она почувствовала, как слабеют колени. Николас же чуть отстранился и долго смотрел ей в лицо. Грудь его вздымалась и опускалась, дыхание было шумным и прерывистым…
Он снова застонал и коснулся горячими губами шеи Софи, страстным шепотом повторяя ее имя. И тут же покрыл поцелуями волосы, лицо, руки…
– Николас! О, Николас! – повторяла она сквозь счастливые слезы.
А он продолжал целовать ее, спускаясь все ниже и ниже. Софи выгибалась навстречу и со стоном прижималась к его разгоряченному, сильному телу. Дойдя до выреза платья, Николас снова прошептал ее имя, целуя золотистую гладкую кожу. И почувствовал, как сразу напряглась и стала твердой грудь девушки.
Боже, как Софи хотела в этот момент, чтобы он прикоснулся губами к ее соскам! Чтобы сбросил с себя эту, сейчас ставшую лишней, одежду! Она схватила руку Николаса, обнимавшую ее за спину, расстегнула спереди платье и положила его ладонь на свою оголенную грудь. Линдхерст вновь сдавленно застонал. Никогда в жизни ни одну женщину он не желал с такой страстью, как сейчас Софи!
И все же… все же Николас не хотел, чтобы это произошло так быстро… здесь… в оранжерее… Подобная мысль ему претила. Любовь к Софи была слишком глубокой и чистой. Осторожно, постепенно привыкая друг к другу и оберегая свои чистые чувства, они должны были прийти к физической близости. Только тогда их любовь будет крепнуть с каждым днем, только тогда она останется святой на все времена, отпущенные им обоим в этой жизни…
Софи же чувствовала нечто совершенно другое. Каждый поцелуй Николаса подогревал в ней страсть и все больше возбуждал желание. Упиваясь доселе совершенно незнакомыми ощущениями, стремясь открыть все новые и новые тайны ни с чем не сравнимого наслаждения и чувствуя, как крепнет и поднимается под одеждой мужская плоть Николаса, она не хотела и не могла больше ждать. Все должно свершиться сейчас! В этой оранжерее! Они должны немедленно принадлежать друг другу!
Софи протянула руку и принялась неловкими движениями расстегивать его вельветовый пояс с золотой пряжкой. Еще мгновение – и ее ладонь коснулась столь заманчивой и желанной мужской плоти. Бедра Николаса задрожали, он начал задыхаться, и снова стон вырвался из его груди. Софи подняла голову и увидела, что Линдхерст закрыл глаза. И вдруг ей показалось, что он отнюдь не чувствует себя комфортно. Выражение лица было каким-то страдальческим. Тело как будто стремилось отстраниться, а ее прикосновение к интимной плоти явно вызывало сопротивление. Да и вырвавшийся только что стон скорее говорил о какой-то внутренней борьбе, а не о разгорающейся страсти…
