— Я уже сказал, что ты сошел с ума, — прервал его Абул. — Иного объяснения твоим поступкам я не нахожу.
— Что я должен делать, господин? — произнес Юсуф шепотом.
Абул знал, что если позволит себе думать о том, что могло случиться с Саритой, то сойдет с ума.
— Возвращайся назад, — сказал он. — Не знаю, как, но ты должен узнать, что с ней случилось, и суметь передать мне. Ни ешь, ни пей, пока не вернешься с нужными мне сведениями.
— Именем Аллаха, — сказал Юсуф, падая ниц перед нишей, — именем Аллаха — клянусь, я не буду ни пить, ни есть, пока не исполню волю моего господина.
Оставшись один, Абул успокаивал себя тем, что нет смысла причинять ей боль. Но нужны ли им для этого причины? Нет, не живой она может оказаться им более полезной. Они могут найти способ, чтобы Сарита рассказала то, что им нужно. А будучи мертвой, она будет лишь добычей стервятников.
Рассудив так, он сможет сохранить разум до возвращения Юсуфа. А он обязательно вернется. И тогда он узнает, что произошло, и, следовательно, поймет, что ему делать дальше.
И почему он не подумал о том, что ей может прийти в голову это безумие? Женщина, способная спускаться по шелковым веревкам в ущелье, чтобы избежать бархатных пут мужчины, которого любит только потому, что он не принимает ее точку зрения, была способна на все. Но она, кроме того, умела бороться с жизненными трудностями. Он может рассчитывать на это — она умеет бороться.
Но она не понимает его народа, не понимает истинную природу этого конфликта, видит его в черно‑белых красках и думает, что речь идет только о том, что останется ли Абул калифом? Но все не так просто. Если бы это было так, то Абул уже давно бы отдал бразды правления испанцам. Только семейная гордость заставляет его участвовать в сражениях, которых он больше не хотел. И Сарита не понимало одного — того, что то, что она сделала, возымеет эффект, противоположный желаемому.
Своим поступком она подбросила его противникам козырь, который он не может и не станет крыть.
Он не пожертвует Саритой, ради верховенства в Гранаде.
Звук отодвигаемой задвижки вывел Сариту из оцепенения. Отойдя от стены и увидев, как распахнулась дверь, она приготовилась к самому худшему.
Снаружи стояли четверо солдат. Ей махнули рукой, чтобы она выходила. Сарита непроизвольно вжалась в бурнус.
Один из солдат взял ее за руки и она поняла, что ее собираются обыскать.
— У меня есть нож, — сказала она поспешно.
Они взяли его и довольно небрежно обыскали ее, но, к счастью, не обнаружили ничего, что сказало бы им о том, что она не тот, за кого себя выдает.
— Иди! — скомандовал ей старший, ткнув в спину.
— Куда вы меня ведете? — она постаралась придать своему голосу решительность, чтобы у окружающих создалось впечатление, что ей есть что предложить, и что она так просто не согласится на роль пленницы.
— Я должен поговорить с эмиром.
— Ты и поговоришь с ним, — сказал старший, — другое дело, что я не уверен, что это тебе так уж понравится, — и рассмеялся.
Они повели ее через коридоры, дворы, вдоль колоннад Архитектура замка была ей знакома, но была более бедной, чем в Альгамбре. Тут не было воды: не было фонтанов, ручьев и вследствие этого здешняя природа была крайне скудна. Все было каким‑то спартанским — не было элегантности и приятности. Наконец, они вошли в приемную.
При мысли о том, что ждет ее за этой дверью сердце ее снова забилось. Смерть! Смерть ждет ее в том случае, если эмир не пожелает выслушать ее.
Дверь открылась и ее втолкнули пред очи эмира, четверо охранников по‑прежнему стояли рядом. Сарита подняла голову и смело посмотрела эмиру в глаза, чувствуя, что именно так — с гордо поднятой головой — должна она предстать перед ним. Глаза ее натолкнулись на холодный взгляд.
Эмир Абенцаррати был высоким мужчиной и старше Абула Он был бородат и производил впечатление волевого человека, но глаза его были бесцветны и в них не было ни тепла, ни искры любопытства. При виде его у Сариты не возникло ощущения, что этому человеку она может довериться, и по спине ее поползли мурашки, так как она осознала, что, по всей вероятности, поставив на карту свою жизнь, проиграла. Победить этого человека с помощью правды и обещаний было, очевидно, невозможно, если только он сам не захочет этого. А может, и захочет. Она вызывающе смотрела на эмира.
— Кто ты? — голос эмира был жестким.
Она вскинула голову, сбросив капюшон, и сняла тюрбан — Сарита из племени Рафаэля, — ее волосы заструились по плечам, казалось, осветив мрачную залу.
Наступила полная тишина.
Сарита спокойно стояла, не сводя с эмира глаз.
Эмир перевел дух.
— Ну, — сказал он на испанском, — Сарита из племени Рафаэля, какое же у тебя ко мне дело?
— Я хотела бы сказать об этом наедине, мой господин эмир.
Перед тем, как ответить, он снова помолчал.
— Я выслушаю тебя наедине, но не в одежде пастуха, и хочу посмотреть на то, что далеко увело моего брата Мули Абула Хассана.
Поняв свою уязвимость, Сариту вновь охватил страх. Ей надо было бояться не только смерти.
— Мой наряд не имеет никакого отношения к тому, что я хочу рассказать.
— Может быть… может быть. Тем не менее видеть женщину, одетую таким образом? Это оскорбляет мои чувства, — он обратился к старшему охраннику:
— Оденьте ее подобающим образом, а затем снова приведите ко мне.
Ее эскорт, пораженный происшедшей с ней метаморфозой, испепелял ее похотливыми взглядами.
Эмир встал, чтобы покинуть залу.
К горлу Сариты подступила тошнота, когда она осознала, что, по сути, он отдал ее на откуп этим солдафонам, которые видят в ней справедливую добычу, — ведь она была женщиной не правоверной и, вследствие этого, не заслуживала с их точки зрения обращения, подобающего женщине из их собственного рода.
Уже в дверях эмир остановился и в тот момент, когда стражник заломил ее руку за спину, бросил через плечо:
— Найдите женщин для переодевания. Теперь наша гостья находится под моей охраной.
Стражник не освободил Сариту, но выразил свое разочарование тем, что чуть не вывихнул ей руку, так что на ее глазах появились слезы. Но облегчение, испытанное ею после того, что сказал эмир, было так велико, что она не придала значения боли.
Через несколько минут ее уже снова заперли в той же темной камере в сторожевой башне. Пока что ее не тронули, но сумели внушить недюжинный страх, которым была теперь пронизана каждая клеточка ее тела.
Дверь в камеру открылась и в нее вошли две женщины, одна из которых несла несколько свечей, а другая — длинный кусок материи. Они ничего не сказали ей, едва окинув взором, и поставили свечи в угол. Свечи залили светом камеру. Она предвосхитила их попытку раздеть ее и сделала это сама. Женщины чуть не охнули, увидев ленту, перевязывавшую ей грудь, и одна из них помогла Сарите развязать узел, который сделала на ее спине Кадига. Когда она полностью разделась, они протянули ей платье из какого‑то прозрачного белого материала, который почти не защищал от холода или от любопытных глаз. Сарита с ужасом осознала, что это платье не было платьем уважаемой женщины из сераля, это была одежда гурии.
