– Лайм! Ради Бога, что ты пытаешься доказать?
Эдвард Эдриан Сен-Жермен, виконт Одли, повернул своего длинноногого чистокровного гнедого и окинул брата гневным взглядом. Как и отец, он легко выходил из себя, когда его что-то раздражало. Впрочем, в свои шестнадцать лет Эдвард умел проявлять порой поразительную сдержанность и зрелость. Он явно возмужал, и этого нельзя было не заметить.
Авторитет старшего брата был теперь почти так же неоспорим, как и авторитет отца, поэтому Лайм с виноватым видом подъехал на своем упитанном пони к поджарому гнедому, на котором восседал брат. За спиной Эдварда с озабоченным видом трусила на своей кобыле Сэйбл.
– Прости, Нед, мне показалось, что это так просто, когда вы перемахнули через него! – ответил Лайм, указывая на каменный забор, который Эдвард и Сэйбл только что с блеском одолели.
– Бог ты мой, но у нас же охотничьи лошади! – закричал Нед; глаза его гневно сверкнули, когда он увидел, как уэльский пони брата, прыгнув через забор, задел его задними ногами. – Ведь Лиллибет могла поломать ноги! Более того: ты, дурачок, мог свернуть себе шею!
Лайм понурился под гневным взглядом брата и пробормотал:
– Прости, пожалуйста…
Эдвард мгновенно смягчился и положил руку на плечо брата.
«Боже праведный, – подумал он, – ведь парнишке всего восемь лет! А разве сам я в его возрасте не совершал ошибок?!»
– Да ладно, дурачок. Я прекрасно понимаю, как обидно ездить на пони, когда хочешь скакать на гунтере, но постарайся немного потерпеть.
– Я даже не представляла, что Лиллибет может так здорово прыгать! – Сэйбл улыбнулась братишке, заметив, что тот готов расплакаться. – Я уверена, что когда-нибудь ты будешь таким же хорошим наездником, как и отец.
– Правда? – просиял Лайм. Сэйбл и Эдвард обменялись улыбками.
– Если только доживешь до его лет, – с напускной суровостью вставил Нед. – Больше никаких безрассудных трюкачеств, Лайм, обещаешь?
– Угу. – Мальчуган кивнул своей темноволосой головой.
Во главе с Недом всадники двинулись по извилистой проселочной дороге в сторону рыбацкой деревушки Сент-Ивс.
Весна делала первые шаги на земле Корнуолла: склоны холмов зазеленели, а солнечные лучи, озарявшие бурное море и скалы, заметно потеплели.
Молодые Сен-Жермены отличались красотой: у Неда и Лайма были иссиня-черные волосы и мужественные лица. Впрочем, детскость Лайма подчеркивалась его курносым носом и россыпью веснушек. Облаченные в алые куртки и черные сапоги, братья были весьма эффектной парой, превосходно контрастирующей с женственной красотой сестры. Щеки Сэйбл порозовели от колючего соленого ветра, и вся она лучилась счастьем; в ней объединялись цветущая молодость и завораживающая красота. Нед, повернувшись в седле, весело улыбался, глядя на псе. Их зеленые глаза встретились.
– Если бы ты умела мурлыкать, как кошка, то сейчас обязательно замурлыкала бы, Сэйбл.
– Я так счастлива, что мы вернулись домой! – И, подняв голову к солнцу, девушка глубоко вздохнула: – Просто не верится, что мы здесь всего неделю. У меня такое ощущение, что мы никуда не уезжали.
– Нортхэд – наша родина, не так ли? – спросил Нед, в глухом голосе которого прозвучало удивление. – Я заметил это и в настроении матери. Она словно расцвела, когда вы вернулись.
– Значит, ты тоже заметил это? Даже отец признается, что ему давно следовало привезти ее домой.
– А ты, Лайм? – спросил Нед, пристально глядя на младшего брата; тот прилагал все силы, чтобы поспевать за Эдвардом и сестрой, лошади которых были намного крупнее его усердного пони. – Ты рад, что опять дома?
Лайм энергично закивал темноволосой головой:
– Еще бы! Тем более что Перри тоже вернулся с нами! Брат и сестра весело рассмеялись, памятуя о том, что Лайм боготворит шеф-повара семейства и его отменные пирожки.
Доехав до конца проселочной дороги, они решили возвратиться, отложив посещение беленьких домиков Зиннора и Сент-Ивса до следующего раза. Солнце уже стояло в зените, но ни Сэйбл, ни Эдвард не хотели слышать жалобы младшего братишки о том, что он голоден и что скоро наступит время обеда. Они повернули своих рослых гуитеров и рысью потрусили в сторону Нортхэда; за их спинами пыхтел отважный пони младшего брата.
По обеим сторонам дороги простирались ухоженные поля, на которых шла подготовка к севу. Коренастые корнуолльские фермеры прерывали работу, чтобы поздороваться с молодым наследником Монтеррея, его братом и сестрой, и заглядывались на леди Сэйбл, которая, по их мнению, стала за время своего отсутствия еще краше.
– В этом году ранняя весна, значит, можно рассчитывать на хороший урожай, – заметил Нед.
Сэйбл проследила за его взглядом, когда он посмотрел на сложенные из гранита прочные валы, которыми кельтские фермеры под руководством предков Бэрренкортов много веков назад отмечали границу пахотных земель. За этими валами простирались поросшие вереском скалистые пустоши, достигавшие Гунард-Хэда, где извилистая прибрежная дорога под воздействием дождя и ветра за столетия превратилась в узкий и глубокий, похожий на туннель проход.
– Наверное, будет отличное лето, правда же? – предположила Сэйбл; у нее защемило сердце – она любовалась дикой красотой Корнуолла.
Они направили коней прямо на утесы. Ароматный ветерок нещадно обдувал прибрежные скалы. Сэйбл обратила лицо к солнцу: она вглядывалась в просторы Атлантического океана, по поверхности которого катились белые гребешки пенистых волн. Хотя южный берег Корнуолла был красив искрящимися голубыми водами, белыми песчаными пляжами и пышной растительностью, девушке больше всего нравился суровый север, где ничем не защищенные утесы были открыты всем ветрам и где клубились пробирающие до костей туманы.
Вдали, над вересковыми пустошами, лепившимися на скалистом уступе, показался Нортхэд; его башни-двойники из золотистого камня отважно устремились в бездонное голубое небо. Внизу, в океане, виднелось несколько рыбацких судов, огибавших опасные рифы в погоне за макрелью и сардиной. Остерегаясь мелководных бухт, в которых контрабандисты когда-то разгружали партии парфюмерии и алкоголя, рыбацкие суденышки под командой бесстрашных корнуолльских капитанов направлялись в такие бурные воды, куда Сэйбл даже смотреть было страшно.
– Сезон ловли устриц почти закончился, – заметил Нед, проследив за взглядом сестры. – К сожалению, до следующего года нам ими больше не удастся полакомиться.
– Не важно, – ответила Сэйбл. – Нас вполне устроят крабы и омары.
– Не забудьте о пирожках! – добавил Лайм, облизнувшийся при мысли о селедочном фарше в хрустящем тесте – кулинарном коньке искусника Перри. В Лондоне и он, и Сэйбл скучали по плотной корнуолльской пище, которую не могли заменить острые пряности и приторные десерты, характерные для столичной кухни.
