— Ваше Величество, велите повесить меня, как Александр повесил врача, не сумевшего вылечить его любимого Гефестиона, но я не в силах его спасти.
— Будьте благословенны вовеки, дражайшая, сладчайшая королева!
Он умер, улыбаясь и сжимая мне руку. Господи, неужели такое красивое рослое тело, созданное для танцев и слегка раздавшееся от возраста и почестей, не могло продержаться чуть дольше?
Кит — единственный мой преданный воздыхатель, единственный, кто не женился, кто хранил мне верность, до последнего издыхания служил своей королеве и ни одной другой женщине. Ты — последний, кого я целовала, целовала так, что кровь застывала в жилах, дыхание учащалось, а сердце колотилось о грудную клетку, как пленная голубка.
Жди меня на небесах, я мечтаю о нашей встрече, ты будешь мне там нужен…
Мой Хаттон умер в последнюю неделю ноября, я плакала о нем всю долгую зиму, да и сейчас плачу при воспоминании о нем — его легкой поступи в галлиарде, темной бородке, его прикосновениях, поцелуях, его любви…
Не плачь, королева, слезы — суета…[3].
Кажется, это сказал тот стратфордский проныра, лысый актеришка и сочинитель, похожий на дамского портного. Я считала, что он пишет вещицы побойчее. Но я забыла.
Неужто все мои старые лорды умерли? С кем поговорить, к кому обратиться за помощью? Господи, избавь меня от этой нескончаемой вереницы черных гонцов, возвещающих смерть, пахнущих смертью — напоминающих мне о собственной бренности. И кем заменить ушедших?
— Роберт? Где мастер Сесил?
— Здесь, мадам, к вашим услугам!
Я взглянула на его узкое, бледное, так похожее на отцовское лицо, сияющие глаза, старческую голову на молодых плечах, изящные маленькие руки и сказала себе: Пришло ваше время, сэр».
В Теобалдсе я посвятила его в рыцари, а по возвращении в Лондон произвела в тайные советники. В тот вечер я с удовольствием смаковала свое вино. Роберт. Да. Он будет хорошим советником — умный, верный, в строгих шелках и длинных черных мантиях, которые скрадывают горб и уродство фигуры. Он уравновесит лихих вояк вроде моего лорда. Он будет честно служить Англии, служить государству.
Вдруг меня пронзила острая боль — зубы, что ли, от цукатов? Или сердце? У Англии служители есть, а у Елизаветы? Рели снова уехал в Ирландию, Оксфорда больше занимали актеры, чем королева, молодежь вроде графа Саутгемптона или братьев Пембруков, сыновей моего старого графа, по мне еще слишком зелены и неотесаны.
Меня должны окружать мужчины, молодые мужчины, а не мальчишки! Где мужчина, сияющий в огненно-алом пламенеющем бархате, где цветущий лорд в зеленом, вихрь в небесно-голубом, юный росток в одеянии цвета первого желтого крокуса, человек, который будет служить не государству, а мне?
Где мой лорд?
Мой майский лорд был в Нормандии, куда отправился воевать за меня, за короля Генриха и за торжество истины во Франции. Он посылал письма, исполненные такой нежности, какой только может желать женщина.
Чудесная, дражайшая, превосходнейшая государыня!
Покуда Ваше Величество дозволяет мне выказывать свою любовь, моя радость, как и обожание, неизменна. Запретите мне — и Вы погубите мою жизнь, но не сломите моего постоянства.
Пусть приятства Вашей натуры обратятся в величайшую недоброжелательность, Вы увидите, что даже могущественнейшая королева не властна умерить мою к Вам любовь…
Вашей прекрасной милости слуга навеки Роберт Девере, граф Эссекс».
Господи Боже мой, я больше не в силах без него жить.
— Прикажите милорду возвращаться… немедленно!
Что мне до пересудов о нем, обо мне, о том, что молодой человек лезет вверх, пользуясь тем, что старуха окончательно рехнулась… Я хотела, чтоб он вернулся, и могла это приказать — так почему бы нет?
А потом я нуждалась в нем, чтобы отпраздновать некое событие. Мне преподнесли новую игрушку — зато какую огромную!
Нонсач![4].
Бесподобный — лучший дворец в нашей стране.
Когда отец его строил и нарекал, он имел в виду именно это — Sans Egal, несравненный, не имеющий равных. Больше, чем его драгоценный Уайтхолл, дворец Нонсач должен был стать одним из чудес света. И кто, кроме сестры Марии, боявшейся всего великолепного, щедрого, чувственного, бьющего по чувствам, мог бы его подарить?
Чтоб ей ни дна ни покрышки! Взойдя на престол, она подарила Нонсач графу Арунделу, дабы заручиться верностью этого скользкого старого паписта. Берли говорил, она ненавидела дворец, потому что острые шпили, вздымающиеся к облакам башенки и огромный горделивый фасад представлялись ее запуганной душе самой сущностью нашего отца. Генрих ее черных дней жил в каждом кирпиче и камне, в каждой лепной розетке, в каждой уродливой горгулье, в каждой огромной, великолепной статуе, и прежде всего — в королевском размахе! — еще бы, даже башня над главными воротами вознеслась на целых пять этажей! И Мария его подарила! Однако теперь старый граф умер — смерть нет-нет да и прольется серебряным дождем, — и наследник посчитал разумным предложить дворец мне.
Лучший дворец в Англии, построенный на века.
Я вцепилась в него обеими руками. Да! Мое!
Теперь для полного счастья мне недоставало только моего лорда.
И он вернулся, в огненном камзоле, из перехваченных золотым шнуром разрезов рукавов выглядывала золотая парча, — и что же я? Я готова была съесть его золотые пуговицы. Да, веселье будет бесподобное, как я и мечтала — как и должно быть…
Стоял солнечный май, зима давно кончилась, Бесс вернулась ко двору, счастливо исцелившись и от водянки, и от слабости к моему Рели. А поскольку, как я знала точно, он к ней и раньше был равнодушен (я нарочно подсылала к нему Роберта, и Рели высмеял само предположение, поклялся спасением души, что любит меня и никогда не женится), то теперь и он и она не обращали друг на друга ни малейшего внимания.
Даже несчастная Сидни немного оправилась, сняла вдовий траур, охотно улыбалась моим лордам в присутствии и вместе со всеми дразнила сэра Уолтера его ньюфаундлендом».
Однако в тот вечер мой лорд был не в духе и, как ребенок, не успокоился, пока не испортил настроение и мне. Опираясь на подлокотник моего трона, наблюдая за танцующими и рассказывая о Франции, о тамошней бойне, о том, как часто видел смерть, почти касался ее, смотрел ей в лицо, он вдруг сказал:
— Смерть и желание идут рука об руку, леди.
Мне двадцать четыре, и кто знает, когда позовет смерть? Если я умру на вашей службе, как лорды Лестер и Уорвик, не оставив потомства, мой род прервется. Мужчина обязан жениться, обязан стремиться к браку.
