— Жениться? И не заикайтесь!
И думать не смейте!
Он замолк. Однако у меня на душе осталось беспокойство — он пригласил на танец попрыгушку Бесс Трокмортон, потом, правда, танцевал с Радклифф и несколькими другими дамами, но затем снова с Бесс. Мало того, она о чем-то его с жаром расспрашивала и опасливо косилась в мою сторону.
Может быть, все-таки спокойнее, когда он во Франции…
Но не могла я с ним так скоро расстаться!
А пока я изводилась сомнениями, привели ее.
Близилось время обеда, небо наконец прояснилось после дождливого утра, мой лорд прислал с конюшни сказать, что лошади готовы. Мы собирались выезжать, и помеха была исключительно некстати.
— Черт побери, кто это?
Стражники втащили в комнату огромную жирную бабищу — шея мощная, что твой дуб, харя поперек себя шире, исполинские груди выбились из-под сальной повязки, соски в грязных потеках. Господи, и это чудовище — мать? — перемазанная, вонючая…
От нее разило прогорклым выменем и хлевом.
Меня замутило, я в отчаянии обернулась к своим дамам:
— Нюхательную соль, скорее! И пошлите за благовониями! Кто эта женщина?
От группы стражников отделился Роберт:
— Кормилица, мадам, арестована в Детфорде за пьяную драку. Болтала во хмелю, и я решил, что вам интересно будет это услышать. — Он повернулся к женщине:
— Говори. Расскажи Ее Величеству, что сказала мне.
Поблескивая хитрым звериным глазом из-за спутанных косм, словно только что опоросившаяся свинья, она запричитала:
— А вы, ваша честь, обещаете, что меня не вздернут?
— Обещаю, что вздернут, — ласково сказал Роберт, — сию же минуту, если не заговоришь.
И она рассказала, сморкаясь, всхлипывая, божась и постоянно умоляя ее не вешать. Некая придворная дама оказалась в интересном положении, тайно разрешилась на квартире в Ист-Энде, родила мальчика и наняла эту свинью в кормилицы. Сразу после родов в дом приходил джентльмен и был восприемником на крестинах младенца — высокий лорд с курчавыми темно-русыми волосами, слегка сутулится при ходьбе…
— Довольно. — Роберт кивнул стражникам. — Уведите ее.
Я на мгновение перестала ломать руки:
— Не… не вешайте ее за это…
Роберт улыбнулся.
— Вполне достанет и хорошей порки. Если бидлы постараются, ты, женщина, возможно, лишишься части кожи с нижней половины твоих телес, — дружелюбно сообщил он женщине, — но, судя по твоим габаритам, потеря невелика. За жизнь свою можешь не бояться, пока держишь язык за зубами.
Бабу уволокли, но ее крики из-за двери еще долго вторили моим.
Придворная дама и джентльмен, отец ребенка.
Я знала, кто они.
Роберт терпеливо ожидал, что я прикажу.
Я подняла руку:
— Прикажите мистрис Трокмортон оставаться в своей комнате. И пусть ко мне немедленно приведут лорда Эссекса — под вооруженной охраной.
Он пришел бледный, дрожащий, в сопровождении стражников, которые, видя унижение своего героя, выглядели ничуть не лучше того.
— Мадам, что это значит?
— Изменник! — завопила я. — Вы женились на ней, на Бесс Трокмортон, у нее от вас ребенок!
— Изменник? Я? — Он походил на человека, который тонет в трясине и не может спастись. — Нет, Ваше Величество! — Он едва шевелил побелевшими губами. — Я не женился на ней, и детей у меня нет. Между нами ничего не было.
— И почему же, сэр, почему, — взвыла я, — я обязана вам верить?
Он запрокинул голову, набрал в грудь воздуха и закрыл глаза.
— Потому что, дражайшая миледи, изменник, которого вы ищете, — не здесь, это не я… потому что я… я уже женат.
Он стоял передо мною в моем покое, скалясь, как пес, и думал, что я по-прежнему счастлива его видеть. Из Ирландии он привез стихотворца Спенсера, тщедушного, коротко и некрасиво остриженного на манер проклятых пуритан, в бедном черном наряде с завязками на воротнике, словно у клерка, — впрочем, он, похоже, и был теперь клерком. В другое время я приняла бы его тепло и даже сейчас старалась держаться вежливо.
— Если не ошибаюсь, мастер Эдмунд, до отъезда в Ирландию секретарем губернатора вы служили у графа Лестера?
Он поклонился рывком:
— Вашему Величеству, надеюсь, приятно слышать, что то был мой первый и самый лучший покровитель. — Нервный смешок. — Он благосклонно относился к моим маленьким сонетам, любовным стишкам, которые я назвал Аморетти», и хотел, чтобы я писал пасторали.
Да, а еще он использовал ваше перо для нападок на мой предполагаемый брак с Франциском Анжуйским, я отлично помню, что вы написали тогда Сказку мамаши Хабберд». Ладно, не будем поминать старое — они оба теперь мертвы.
— Пасторали, мастер секретарь? Так вы верите, что в тот золотой век мир был лучше, мужчины верны, клятвы нерушимы и честь еще не превратилась в пустой звук?
Рели воззрился на меня, прощупывая мое настроение. Потом весело вскочил:
— Раз уж речь зашла о пасторалях, мадам, велите этому человеку открыть вам свое сердце.
Он пишет поэму, замечательную уже тем, что будет длиннейшей из написанного в вашу честь!
Эпическую поэму, которая поспорит с Энеидой» — да и с Одиссеей» Гомера — и на веки вечные утвердит ваше неоспоримое место как поэтической музы этих островов, богини, которую все мы любим и чтим.
Он повернулся к беспомощно хлопающему глазами Спенсеру и потрепал его по плечу:
— Прочтите Ее Величеству отрывок!
— Стихотворец без долгих слов начал:
Достойный рыцарь устремился вдаль,
Навстречу великому приключению,
Что поручила ему величайшая Глориана…
— И все про меня? Все в мою честь? Что ж, сэр, даю вам свое благословение.
— В таком случае. Ваше Величество, могу ли я… — Он едва осмеливался просить. — Могу ли я умолять вас о милости… чтобы вы любезно позволили… могу ли я назвать ее в вашу честь — Королева фей»?
— Называйте!
— О, мадам! — И он, раскрасневшийся от успеха, убежал договариваться с издателем.
Мы остались одни.
Теперь я могла поиграть с Рели, как он играл со мной.
— Вина, сэр? — ласково улыбнулась я. — Милорд Эссекс сказал мне, что хочет жениться.
Я ответила, что считаю это изменой, прогнала его от двора и велела сидеть в поместье, пока придумаю наказание. Каково ваше мнение на этот счет? Что вы думаете о женитьбе?
Уловила ли я тень тревоги в глубине этих по-прежнему чудных синих глаз?
— Я думаю, — осторожно начал он, нащупывая почву, — что это почетные узы, которые наш Господь назвал священными…
Он говорит священными»? Колкость напрашивалась сама собой.
— Однако наш Господь не женился!
