— Мою мать зовут Ирис, — сказал он, словно извиняясь.
Эти слова показались ему бессмысленными, ведь от Дрогона Рут, вероятно, было известно о его матери.
— Прекрасное имя, — заметила Рут. — И прекрасный цветок. В мае наш сад полон ирисов…
Так же как и в первый вечер, когда она заговорила о своем отце, ее голос смягчился. Затем она запнулась, и тайна опять умерла у нее на губах. Порыв ветра, более сильный, чем предыдущие, сотряс стены. Тренди подскочил. Рут же осталась невозмутимой. Она словно боролась против некоей силы, куда более неудержимой, чем ураганная сила природы. Очевидно, на нее вновь нахлынуло прошлое, глаза ее блуждали по сотрясающимся стенам «Светозарной» и заливаемым дождем окнам. Тренди спрятал письмо в карман.
За завтраком Рут с трудом поддерживала разговор. Когда они пили кофе в гостиной, Тренди послышался среди порывов ветра прерывистый звук мопеда Юдит, а потом он увидел в окно ее саму, в длинном плаще, отважно пробирающуюся через сад.
— Ей все время куда-то нужно! — в сердцах бросила Рут.
Тренди не знал, что на это ответить. Рут впервые вновь заговорила о дочери. Она протерла запотевшее окно, чтобы лучше видеть Юдит. Та вскоре скрылась за поворотом. Может, этот день так на нее подействовал? Глаза Рут казались темнее, чем обычно, и волосы тоже были словно старое потускневшее золото. Тренди поставил чашку. Он уже не знал, стоит ли бояться новых тайн. Телефонный звонок прервал его размышления. Для разговора Рут перешла в незнакомую ему часть дома за столовой. Тренди предполагал, что у нее там спальня и переплетная мастерская. Он решил уйти. Но разговор оказался очень коротким. Поднимаясь по лестнице, Тренди бросил взгляд через поручни вниз и с удивлением увидел, что Рут вернулась в гостиную, улыбаясь сама себе и более оживленная, чем раньше. Тренди она не заметила, и он предпочел удалиться.
На этот раз, возможно, из-за дождя, темноволосая женщина не приехала. Юдит вернулась около пяти, насквозь мокрая, с огромным пакетом на багажнике. Она небрежно закрыла скрипящую калитку, затем постучала в дверь, и Тренди со своего этажа ясно расслышал, как она отряхивается у входа. В этот день ему больше не удалось сосредоточиться на своих записях, и он вынужден был признаться самому себе, что следит за Юдит. Стемнело очень рано. Ветер на мгновение стих. Тренди прислушался. Этажом ниже происходила какая-то возня, словно Юдит готовилась к переезду. Затем буря возобновилась с новой силой: порывы ветра, мощные удары волн об утесы. Теперь у Тренди было только одно желание: бросить записи, спуститься в гостиную и устроиться в одном из кресел возле камина, но не потому, что он замерз, а потому, что ему вдруг понадобилось утешение. Безотчетно он подумал о руках, ясном лице и волосах Рут. По договоренности между ними, он каждый вечер закрывал ставнями двойные окна на первом этаже и сейчас очень нуждался в этой привычной, неспешной работе; однако было еще слишком рано, чтобы спуститься вниз.
Этажом ниже продолжалась какая-то возня. Тренди собрался с силами и окунулся в работу. Он корпел над классификацией, как вдруг погас свет. Повреждение проводки оказалось кстати. Вот и предлог спуститься в гостиную: ему нужны свечи, чтобы продолжить работу. Он попросит их у Рут, начнет болтать и таким образом постарается остаться с ней до ужина.
Тренди ощупью добрался до лестницы. Шум на этаже Юдит прекратился. Тренди дошел до последнего лестничного пролета, когда услышал доносившийся сквозь ветер шум мотора, почти тут же затихший. В вестибюле раздались торопливые шаги. На фоне каменных тритонов осветилось лицо Рут. Она держала в руке огромный подсвечник. Тренди не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел ее такой сияющей. Она открыла дверь, подняла подсвечник. В дом ворвался ветер, язычки пламени задрожали. Прежде чем свечи погасли, Тренди успел увидеть склонившееся к Рут немолодое усталое лицо неизвестного мужчины. Он поцеловал ее в губы. Они не сказали ни слова.
И почему люди считают, что в провинции всегда тишь да гладь? В самых отдаленных деревнях, в местечках, подобных этому, пустеющих с первым осенним ветром, замышляются самые изощренные интриги и кипят настоящие страсти. Таково было первое открытие Тренди в тот памятный вечер. За ним не замедлили последовать и другие; позднее, вспоминая обо всем, перечисляя те безумства, в которых Тренди был зрителем или актером, в его сознании возникал единственный образ — образ водоворота. Он-то считал, что находится в спокойной бухте, а очутился в пучине, которую сначала не заметил и, не сопротивляясь, позволил увлечь себя в водоворот; так что очень скоро он больше уже ничему не удивлялся.
Рут практически ничем не выказала своего удивления. Едва зажегся свет, она и незнакомец подняли глаза на лестницу и увидели Тренди.
— Я хотела предупредить вас, — произнесла Рут после небольшой паузы. — Это Малколм Корнелл, друг.
Она не сказала «мой друг», вероятно, из скромности, но моментально покраснела и поспешила добавить:
— Малколм преподает в американском университете. Вот уже несколько лет он приезжает сюда на зиму.
Она повернулась к профессору:
— Это мой юный постоялец, мой ученый… Помнишь, я писала тебе…
Корнелл пожал Тренди руку, взглянув на него с недоумением. Затем кивнул:
— Молодой ученый… Очень молодой. Завидую вам.
Но тон его красивого низкого голоса противоречил последней фразе.
— Я хотела вас предупредить, — повторила Рут. — Но сразу после завтрака, когда я искала вас, вы уже ушли Ладно, оставим это. Поужинаем вместе. А пока пойдемте в гостиную.
Так же, как и в первый вечер с Тренди, она исчезла на кухне, и так же, как тогда, отклонила его помощь. Мужчины остались вдвоем.
— Дом Рут, — медленно произнес Корнелл, — напоминает корабль…
Он говорил о «Светозарной», как хотел бы говорить сам Тренди, произнося вслух слова, которые Тренди повторял лишь про себя, боясь, что их сочтут слишком банальными Особенно это словосочетание, ставшее со временем почти магическим: дом Рут. Корнелл мог оставаться и два часа, и шесть месяцев, ведь он действительно друг.
Поужинали. Багажа у Корнелла не было, похоже, он не собирался жить на «Светозарной». К тому же в разговоре он упомянул, что приобрел недалеко отсюда дом. Вот уже несколько лет, сказал Корнелл, он приезжает сюда зимой писать книги. Тренди успокоился — это был такой же ученый, как и он, только историк. Когда Рут назвала своего молодого гостя его прозвищем, Корнелл не посмеялся, а отнесся к этому вполне естественно. Похоже, Малколму Корнеллу нравились непонятные фантазии Рут, хотя сам он не производил впечатления мечтателя — видимо, поэтому не собирался жить с ней под одной крышей.
