и похотью, они все имели какие-то фантазии и каждый, казалось, хотел прикоснуться к Адель, почувствовать, какая у нее кожа, — ей целовали руки, локти, подол платья.
— Какая женщина, господа!
— Это дьявол в юбке! Какая красавица!
— Невероятный голос! Она любого сведет с ума!
Вспыхнула свара по поводу того, кому выпадет счастье пить шампанское из ее туфельки. Чести этой стали добиваться офицеры с помощью денег и своеобразный аукцион был доведен до шести тысяч франков.
Адель и виду не подавала, что чем-то недовольна; догадываясь в душе, что выигравший офицер, драгун по имени Альфред де Пажоль, полагает, что платит не только за туфельку, но и за ночь, она тем не менее не намерена была давать ему ничего подобного. Грациозным движением она швырнула обе свои туфельки в толпу и спрыгнула, наконец, на пол, не забыв взять заработанные шесть тысяч. Пока офицеры пили шампанское и вырывали друг у друга ее обувь, она скрылась, полагая, что своей цели добилась: разозлила Филиппа и получила оглушительный успех среди светской публики. Такое никогда не могло быть лишним.
Ее уход был удачен еще и потому, что на стол взобралась сочная, красивая, черноволосая проститутка в одном корсаже и нижней юбке, вульгарная, но веселая и энергичная. Одним движением сбросив с себя юбку, она закричала:
— Подумаешь! Тоже мне! Я сумею не хуже, смотрите!
Ее приветствовали громким возгласом и смехом. Адель поднырнула под чью-то руку и исчезла, унося с собой деньги.
Филипп явился на Вилла Нова спустя два дня, раздосадованный, оскорбленный, полный упреков. Адель встретила его, сидя у туалетного столика и пудря щеки.
— И эта женщина просила меня представить ее ко двору! — произнес он.
— Эта женщина? Что вы хотите этим сказать, мой милый?
— Женщина, которая танцует для пьяной солдатни! Что вы думали, когда делали это? О вас пошла ужасная слава. Как вы себе представляете появление перед королем и королевой после того, что совершили? При дворе не принимают проституток!
— Проститутка — это моя профессия, принц, и когда я вам высказала свою просьбу, я была не более проституткой, чем сейчас.
Она обернулась к нему и любезно пояснила:
— Во-первых, мой драгоценный Филипп, я танцевала не для солдатни, а для офицеров. Во-вторых, что вы думали сами, когда пригласили меня на оргию? Я проститутка, и я не потупляю глаза, когда вокруг совершается что-то нескромное. В-третьих, если вы снова скажете мне, что еще ничего для меня не сделали, я смогу лишь снова разыграть приступ мигрени, ничего более.
Филипп, побелев от гнева, в сердцах швырнул ей запечатанный пакет:
— Берите, мерзавка! Но если вы возьмете себе это за правило…
Она со смехом распечатала конверт. Там оказалось приглашение ко двору, отпечатанное золотыми буквами.
«Его величество король, — прочитала она весело, — и ее величество королева Мария Амелия любезнейше приглашают мадемуазель Адель Эрио провести четыре дня при дворе, находящемся в замке Нейи».
— Вот это да, Филипп! — Ее глаза смеялись. — Вы все можете, мой друг, если только вас попросить!
Герцог Немурский раздраженно произнес:
— Этот ублюдок Пажоль — он бывал у вас?
— Какой Пажоль? — спросила она беспечно.
— Тот, кто выиграл туфлю! Он ведь не за туфли платил!
— Ах, вот вы о чем! — Она поднялась и, улыбаясь, обвила шею Филиппа руками. — Именно за туфлю. Только за нее. Помнится, он явился сюда, но большего не получил.
— Вы, вероятно, лжете, как всегда.
— Нет уж! Я не лгу. Пажоли могут иметь меня только за сто тысяч, не то что принцы крови!
Она ласково коснулась губами его губ.
— Ну же, мой милый мальчик, не хмурьте брови. Неужели вы думали об этом драгуне? Он не стоит ваших мыслей. Особенно сейчас, когда я так благодарна вам.
— Знали бы вы, чего мне все это стоило!
— Зачем мне знать? Что бы вы ни сделали, чтобы угодить мне, я была достойна этого.
Ее самомнение не имело границ. Но ее красота, нежность, очаровательная непредсказуемость несколько объясняли эту непомерную гордыню, и Филипп смирился, охваченный непобедимым желанием обладать Адель, быть ее единственным фаворитом. Он помнил, как смотрели на нее его друзья офицеры, а женщина, окруженная блеском и успехом, которой восхищаются все, желанна в десять раз больше, чем какая-то другая.
Слава и известность создают вокруг нее дополнительный ореол, обладать ею диктует уже не только желание, но и честолюбие. Он прижал Адель к себе крепче, прошептав:
— Теперь я заслужил прощение, не так ли?
— Да, — проговорила она, потершись щекой о его плечо. — Теперь да.
Они уже шли в спальню, когда она вдруг спросила его, кто была та брюнетка, вскочившая на стол после нее.
— Ну, такая красивая, привлекательная, разбитная?
Филипп, несколько удивленный ее вопросом, произнес:
— Если не ошибаюсь, это была Полина. Я плохо помню их имена.
— А где она живет? Откуда вы их всех пригласили? — допытывалась она.
Филипп засмеялся:
— По-моему, они все живут возле Нотр-Дам-де-Лоретт в Париже, Адель. Это же все лоретки, милочка.
— Узнайте для меня это подробнее, Филипп. Узнайте.
В августе 1834 года графине Женевьеве д'Альбон, подруге Антуанетты де Монтрей, исполнилось пятьдесят пять лет.
Дама эта, которую Эдуард называл «старой выдрой» и не любил за чопорность и ханжество, была тем не менее, другом их дома. Антуанетта познакомилась с графиней д’Альбон в Вене, когда переживала первые тяжелые дни обустройства на новом месте, в эмиграции. Более обеспеченная Женевьева прониклась сочувствием к Антуанетте и ее трехлетнему сыну, помогла им деньгами, поддержала морально. Сейчас, в 1834 году, многое изменилось, в частности, теперь Антуанетта была богаче и обеспеченнее своей подруги, но давняя дружба, симпатия и расположение остались прежними. Их соединяло многое — происхождение, схожие судьбы, роялизм, которого они по-прежнему придерживались, оставаясь верны Бурбонам так же, как были верны им при Наполеоне.
Антуанетта приготовила подарки. Оставалось лишь одно — уговорить Эдуарда отправиться к д'Альбонам.
— Пойдемте, дитя мое, графиня д'Альбон знает вас с самых малых лет. Разве вы забыли, как она дарила вам конфеты, как вы играли в саду с ее сыном?
— Мама, я прекрасно все это помню, — сказал Эдуард. Разговор велся за утренним кофе, и он равнодушно отложил ложечку в сторону. — Но это не может изменить всем известного обстоятельства. Я не люблю мадам д'Альбон. Если я буду честен, то скажу: меня от нее тошнит.
Антуанетта, сдерживая раздражение, произнесла:
— Не так уж трудно в вашем возрасте скрыть свои чувства. Кроме того, вы никого не любите.
