желаешь верить, то мне тебя не убедить. Это сделают другие. И помогите нам, асиньи, чтобы я в то время еще оказалась жива!
С этим Снефрид и распрощалась с теткой Хравнхильд. Привязав мешок к седлу Ласточки, она взобралась на камень у стены хлева, оттуда в седло и поехала в сторону дома. Над озером поднимался туман, в ельниках кричали совы. Снефрид старалась не оглядываться, но серые спины озерных чудовищ сами собой приходили ей на ум.
Снефрид не была пугливой, однако прошло несколько дней, прежде чем она смогла избавиться от тягостного впечатления, оставленного свиданием с теткой. К счастью, отца не было дома, а Мьёлль только посматривала на нее вопросительно, и Снефрид старалась разгладить лоб. Возможно, у Хравнхильд расстроилось здоровье, а женщине в ее годах нетрудно вообразить, что ее уже ждет погребальный костер. Отсюда эта угрюмость, склонность к мрачным и грозным пророчествам. Но ее это все не касается. Снефрид не чувствовала в себе никакого призвания к сотворению чар и не желала этого.
Больше ее волновало другое: верны ли слова Хравнхильд насчет Ульвара? Верно ли, что он за прошедшие три года нажил богатство и находится в Грикланде? Если так, почему не дает о себе знать? Хравнхильд сказала, что домой в Свеаланд он никогда не вернется. Неужели это тоже правда? При мысли об этом Снефрид охватывала растерянность. Все эти три года она ждала – ждала и надеялась, что однажды Ульвар вернется и они заживут как прежде. Ну а если нет? Что ей тогда делать – одной, не женой и не вдовой? Остаться с отцом, пережить его, сделаться со временем такой же, как Хравнхильд – одинокой и немного не в своем уме? Только ей госпожа Алов покровительствовать не будет.
И когда Снефрид доходила до этой мысли, тихой змейкой вползала следующая: так может, стоило бы… Ну, не соглашаться, а разузнать получше, чего от нее хочет Хравнхильд? Что от нее потребуется? Может, все не так уж страшно?
– Смотрю, не пошли тебе впрок теткины дары, – заметила как-то Мьёлль. – С тех пор как ты приехала от нее с этими окороками, ты все хмуришься. Лучше бы мы своим сыром питались, чем есть чужую свинину пополам с тоской.
Мьёлль сейчас было чуть меньше сорока. Сразу после женитьбы на Виглинд Асбранд купил на большом рынке в Бьёрко молоденькую рабыню с белой как молоко кожей, светлыми глазами и белесыми ресницами. За эту белизну Виглинд дала ей имя Мьёлль [5]; выяснить ее настоящее имя тогда не удалось, поскольку девушка, финка родом, не знала северного языка, и объясниться с нею поначалу удавалось только знаками. За прошедшие с тех пор двадцать с лишним лет она выучила язык (а заодно и привыкла к новому имени), два раза отвергла желающих ее выкупить, чтобы жениться, и Снефрид доверяла ей во всем.
– Она… я думаю, ей нездоровится, – ответила Снефрид, снова вспоминая осунувшееся лицо тетки. – Она грозит, что умрет, что однажды… я найду ее мертвой, и тогда мне придется… самой учиться управляться с ее жезлом вёльвы. А она уже не сможет мне помочь.
– Не лучше ли тебе тогда будет взять этот жезл да и бросить его в самое глубокое место Лебяжьего озера? Из чего он сделан?
– Кажется, из бронзы. Не помню, чтобы я его видела, но мне так кажется.
– Значит, утонет.
– Было бы неплохо. Но, понимаешь… а что если она говорит правду, и тогда… выбросить жезл будет все равно что выбросить узду – от этого строптивый жеребец не станет спокойнее.
– И кто этот жеребец? – Мьёлль поняла ее мысль.
– Она намекает, что это старший сын госпожи Алов из Тюленьего Камня.
– Из тех сыновей, что она родила от Бьёрнова сына?
– Да, которые считают себя наследниками Бьёрна, только он не хочет признавать этой женитьбы. Говорит, что он этого брака не разрешал, а значит, Алов Анунду была не жена, а наложница, и ее три сына – «дети рабыни». Сигурд хёвдинг предлагал ему хоть двадцать свидетелей, что его дочь была Анундом взята в жены «даром и словом», так как все это было на йольском пиру, но наш конунг упрям, как старый окаменевший тролль. Дело не в том, что он не верит в эту свадьбу, – Снефрид понизила голос. – Ему не нужны законные наследники. Ему нужны… его кровные потомки, потому что он умеет из них вытягивать жизнь, чтобы продлевать собственную.
– Чего же тут дивного? – Мьёлль двинула плечом, не переставая прясть серую шерсть осенней стрижки. – Если человеку восьмой десяток, а он все еще жив, как же тут обойтись без колдовства? Без колдовства столько не живут.
– Правда то, что уже четверо или пятеро его родичей-мужчин умерли молодыми, без всякой видимой причины. И сам Анунд тоже. С его женитьбы прошло лет пять или шесть, он там и жил в Тюленьем Камне у своего тестя, как однажды упал лицом на стол и умер мгновенно. Что это могло быть, кроме как удар копья «могучей жены» [6]? Больше ничего. Это многие люди видели, даже Фридлейв. Я несколько раз слышала, как он об этом рассказывал, он был на том пиру. Ну а кто же мог подослать эту «могучую жену» с ее невидимым копьем? – Теперь Снефрид говорила едва слышно. – Только старая вирд-кона самого Бьёрна. Больше это вроде бы никому не нужно.
– А кто такая эта вирд-кона? Его кормилица?
– Да! – несмотря на тревогу, Снефрид не могла не засмеяться этому сравнению. – Его старая кормилица. Только она кормила его не обычным молоком, а удачей.
– Как это?
– У знатных вождей, у конунгов и им подобных, есть спе-диса, – собственная диса, которая приходит к человеку при рождении и остается с ним на всю жизнь. Следует за ним в любой дороге, оберегает от бед, приносит удачу. Иногда их посылает сам Один или Фригг, так бывало в давние времена. А сейчас, чтобы у человека появилась спе-диса, ее нужно призвать. Для этого родители еще до рождения ребенка находят мудрую женщину – вирд-кону, которая умеет это сделать, и зовут ее в повитухи. Во время родов она призывает дух спе-дисы в саму себя. Она принимает ребенка, обмывает его, передает на руки отцу и предрекает ему судьбу. Очень важно найти хорошую, сильную вирд-кону. Хравнхильд уже в моих нынешних годах была такой. Моя мать рассказывала, что ее сестра лет с тринадцати только и бредила чарами. Ее учили родители – мои дед и
