поколебавшись, согласилась Аврора. — Прошу вас пройти со мной в гостиную.
В гостиной, под строгим взглядом Анны-Женевьевы, Леон, взяв принесённые хозяйкой чернила, перо и листок бумаги, письменно подтвердил, что во всех неприятных последствиях будет виноват только он, поскольку был предупреждён Авророй, протянул расписку Авроре, и та скрылась. Вернулась она через несколько минут, уже без расписки, но зато с каким-то стеклянным пузырьком, в котором плескалась поблёскивающая жидкость ядовито-зелёного цвета. Всё случилось так быстро, что Леон не до конца верил в реальность происходящего — ему казалось, что он попал в одну из сказок, которые рассказывала ему мать, где все колдуньи, добрые и злые, умели принимать облик прекрасных женщин и варили волшебные зелья. Теперь же такая колдунья стояла перед ним, протягивая пузырёк с зельем и пытливо заглядывая в лицо. В голове пронеслась мысль, не отравила ли Аврора своего мужа — если она и правда разбирается в зельях, ей ничего не стоило это сделать.
Но правда была в том, что Леону было уже всё равно.
Неважно, отравит его гостеприимная красавица, просто подшутит, вручив какой-нибудь безобидный травяной отвар, или на самом деле лишит памяти. Если в мире есть хоть малейшая возможность избавиться от терзающих ночных кошмаров, неумолкающего голоса совести и чувства вины, забыть обо всём случившемся и начать жизнь с чистого листа, Леон не собирался упускать эту возможность.
— Лучше сядьте, — Аврора кивнула на козетку на гнутых ножках, оканчивающихся львиными лапами. — От зелья может закружиться голова, и вы можете даже потерять сознание.
Леон послушно сел, осторожно взял из рук Авроры пузырёк, вытащил пробку, которой тот был заткнут, и поморщился от смеси запахов, ударившей в нос. Сильнее всего пахло полынью — такой же запах, кажется, исходил и от самой Авроры. Леон снова вдохнул смесь травяных ароматов, пытаясь привыкнуть к ним, посмотрел вниз, и ярко-зелёная жидкость внезапно напомнила ему глаза Луизы де Круаль, два изумрудных омута, в которых он так хотел утонуть…
Если он выпьет это зелье, то забудет и де Круаль. И Кольбера, и Арамиса, и монахов-иезуитов, и жестокого воспитателя из приюта, и того рыжеусого преступника, которого он заколол. Забудет насмешки детей мушкетёров и выговоры министра финансов, ранения в схватках и падения с лошади, унижения и разочарования, сопровождавшие его на всём жизненном пути. Забудет самого себя, перестанет быть Леоном дю Валлоном и станет кем-то другим, совершенно новым человеком. Мало кому выпадает такой шанс, а ему выпал.
Леон поднял глаза на Аврору, встревоженно глядящую на него, и улыбнулся ей.
— Если я забуду, как есть, ходить и говорить, не учите меня этому заново. Лучше просто придушите подушкой.
Сказав это, он запрокинул голову, с размаху закинул содержимое пузырька себе в рот и зажмурился — так оно ударило в голову. Перед глазами заплясали цветные круги, в ушах зашумело, язык онемел от невыносимой горечи, в носу защипало, и Леон нетвёрдой рукой отложил пузырёк — вернее, думал, что отложил. На самом деле тот выскользнул из его слабеющих пальцев и упал — к счастью, не на пол, а на край козетки. Несколько мгновений Леон ещё оставался в сознании, но потом глаза его закрылись, тело обмякло, голова потяжелела, и он, не в силах бороться, упал на бок, лишившись чувств.
Аврора, со страхом и надеждой наблюдавшая за ним, дрожащей рукой перекрестилась, потом мелкими шажками подошла поближе, подняла опустевший пузырёк, в котором не осталось ни одной капли, и отступила, глядя на распростёртого гостя с жалостью и нежностью.
Глава III. Бертран Железная Рука
Прошу не любви ворованной,
Не милости на денёк —
Пошли мне, Господь, второго,
Чтоб не был так одинок
Владимир Высоцкий — Пошли мне, Господь, второго
Леону казалось, что он лежит на дне реки, глубоко под толщей воды, а где-то в вышине над ним мелькают яркими искорками мелкие рыбки и проплывают, величаво покачивая телом из стороны в сторону, крупные рыбины. По бокам от него колыхались водоросли, вокруг всё было мутно-зелёным, прохладная вода окутывала его, позволяя напряжённому телу расслабиться, и только одна мысль не покидала его, назойливо билась в голове, точно муха о стекло. Наконец Леон сумел поймать её, и очень медленно до него дошло: как он может так долго находиться под водой, не нуждаясь в воздухе? Или он уже умер, утонул во время купания и теперь обречён вечно лежать на речном дне, следя за движением рыб?
Купание… Кажется, он купался совсем недавно. Но после этого произошло ещё что-то. Лес, дождь, замок, его хозяйка — в памяти всплывали отрывки воспоминаний, словно освещённые вспышками молний. Леон напряг память, потом напряг тело и, приложив неимоверные усилия, сумел распахнуть глаза. Тёмно-зелёная вода, рыбки и водоросли тотчас исчезли, сменившись полумраком комнаты, в которой он лежал. Можно было различить смутные очертания узкого окна, в которое падали первые робкие лучи солнца. «Интересно, сколько я проспал?» — мелькнуло в голове Леона. Он попытался подняться, но голова закружилась так сильно, что он обессиленно рухнул, едва не лишившись чувств вторично.
«Дьявол, что же я вчера пил?» — подумал он, хватаясь за лоб. Тело слушалось с трудом, как чужое, в нём была невероятная слабость, на языке ощущалась горечь, кроме того, к горлу подступали рвотные позывы. Полежав немного и выровняв дыхание, Леон предпринял вторую попытку сесть, на этот раз более удачную. Прищурившись, он огляделся и понял, что сидит на козетке, обитой тёмно-красной тканью с цветочным узором. Головокружение и слабость не отступали, и Леон потряс головой, пытаясь разогнать пляшущие перед глазами тени. Его даже от самого распоследнего трактирного пойла так не мутило, как сейчас!
Он посидел ещё немного, и в глазах стало проясняться, комната перестала качаться перед ними, а противный вкус во рту как будто ослабел. Теперь Леона тревожило другое: он по-прежнему не мог ничего вспомнить. Ни что это за место, ни как он попал сюда, ни что такое выпил накануне, чтобы очнуться в таком состоянии, да даже имя своё он вспомнил с трудом! «Я же Леон, да?» — мысленно спросил он самого себя. «Леон… Лебренн». Не успел он задуматься, почему фамилия кажется ему чужеродной и непривычной, как дверь в дальнем углу комнаты распахнулась, и внутрь стремительным шагом вошла молодая женщина в чёрном платье.
Хоть восприятие Леона и было притуплено, он даже сквозь пелену в глазах сумел разглядеть, что эта женщина была невыносимо прекрасна. Такого тонкого стана и изящных рук, таких тонких
