– Вставай, Джимми. Не усложняй, – настаивала я. Я уже вышла из ванной и приготовила кофе, прежде чем папа вышел из своей спальни. Он был тоже готов, а затем мы вдвоем стали расталкивать Джимми. Он встал, похожий на лунатика, и побрел в ванную.
Когда мы вышли из дома и направились в школу, город выглядел таким дружелюбным. Солнце только что взошло, и его лучи отражались в витринах. Вскоре мы очутились в самой красивой части Ричмонда.
Дома здесь были выше, а улицы чище. Мы ехали по загородной дороге среди фермерских построек и полей. Город исчез. И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, перед нами возник «Эмерсон Пибоди».
Это вовсе не походило на школу, построенную из холодных кирпичей или бетона, окрашенного в жуткий оранжевый или желтый цвет. Это было высокое белое здание, которое больше напоминало один из музеев в Вашингтоне. Вокруг был просторный участок, с изгородью вдоль подъездной аллеи и деревьями повсюду. Справа я увидела небольшой пруд. Но больше всего впечатляло именно само здание.
Передний вход напоминал вход в большой особняк. Длинные, широкие ступени вели к колоннам и портику, над которым были выложены слова «ЭМЕРСОН ПИБОДИ». Справа у входа стояла статуя сурового джентльмена, который, как оказалось, и был сам Эмерсон Пибоди. Хотя перед фронтоном находилась автомобильная стоянка, папа объехал вокруг школы к стоянке, где парковались служащие.
Когда завернули за угол, мы увидели спортивный комплекс: футбольное поле, бейсбольное поле, теннисные корты и плавательный бассейн олимпийского класса. Джимми даже присвистнул.
– Это школа или отель? – спросил он.
Папа остановился и выключил двигатель. Потом повернулся к нам. Лицо его было мрачным.
– Директор здесь леди, – сказал он. – Ее зовут миссис Торнбелл, она беседует с каждым новым учеником, который поступает сюда. Миссис Торнбелл тоже приезжает рано, так что она уже ждет вас обоих в своем кабинете.
– Что она из себя представляет, папа? – спросила я.
– Ну, у нее глаза – зеленые, как огурцы, она пялится на тебя все время, пока разговаривает с тобой. Я бы сказал, что росту в ней не больше пяти футов, но зато она очень плотная, как сырое медвежье мясо. Она принадлежит к семейству голубых кровей, чья история восходит ко временам Американской революции. Я должен отвести вас туда прежде, чем приступить к работе, – сказал папа.
Мы последовали за папой к лестнице, которая вела к главному коридору школы. Холлы были в безупречном состоянии, ни одной линии графита[5] на стенах. Свет проникал сквозь угловое окно, от солнечных лучей полы блестели.
– Все как с иголочки, не так ли? – сказал папа. – Теперь все это на моей ответственности.
По пути мы заглядывали в классные комнаты. Они были меньше тех, которые нам доводилось видеть раньше, но доски были большими и совершенно новенькими. В одной из комнат я увидела молодую женщину с темно-каштановыми волосами. Она что-то писала на доске для своего класса, который вот-вот должен был заполниться. Когда мы проходили мимо, она взглянула в нашу сторону и улыбнулась.
Папа остановился перед дверью с надписью «Директор». Он пригладил ладонями волосы и открыл дверь. Мы вошли в крохотный кабинетик, в котором прямо напротив двери было маленькое бюро. Справа стоял черный кожаный диван, а перед ним – маленький деревянный столик со множеством аккуратно разложенных журналов. Я подумала, что это помещение больше похоже на приемную врача, чем на кабинет директора школы. Перед нами стояла высокая, худая женщина в очках с толстыми стеклами. Ее тусклые, светлокаштановые волосы были подстрижены до мочек ушей.
– Мистер Лонгчэмп, миссис Торнбелл ждет вас, – сказала она.
Без малейших признаков дружелюбия высокая женщина открыла первую дверь и отступила на шаг в сторону, чтобы мы могли пройти во вторую, в кабинет миссис Торнбелл. Она постучала в нее тихонько и затем приоткрыла настолько, чтобы туда можно было только заглянуть.
– Здесь дети Лонгчэмпа, миссис Торнбелл, – сказала она.
Мы услышали тонкий писклявый голос:
– Пусть войдут.
Высокая женщина отступила назад, и мы вошли сразу за папой.
Миссис Торнбелл была одета в темносиние жакет и юбку, белую блузку. Она стояла за столом. Серебряные волосы были стянуты в пучок так сильно, что растягивали уголки ее глаз, которые, как и говорил папа, были пронзительно зеленого цвета. На ней не было никакой косметики, даже губной помады. Цвет лица был бледнее моего, а кожа такая тонкая, что я заметила голубые вены на висках.
– Это мои дети, миссис Торнбелл, – объявил папа.
– Я допускаю это, мистер Лонгчэмп. Вы опоздали. Вы знаете, что скоро уже должны прибывать другие дети.
– Мы спешили сюда, как только могли, мэм. Я…
– Ничего. Пожалуйста, садитесь, – сказала она и указала нам на стулья перед столом.
Папа чуть отступил назад, скрестив руки на груди. Когда я оглянулась на него, то увидела холодную, едва сдерживаемую ярость в его глазах.
– Я могу остаться? – спросил он.
– Конечно, мистер Лонгчэмп. Я люблю, чтобы родители присутствовали, когда я объясняю учащимся философию школы Эмерсона Пибоди, чтобы ее понимал каждый. Я надеялась, что ваша мать тоже будет в состоянии прийти.
Джимми взглянул на нее. Я чувствовала напряженность во всем ее теле.
– Наша мама еще не чувствует себя хорошо, мэм, – сказала я. – Кроме того, у нас есть сестра-младенец, за которой надо смотреть.
– Да, ну пусть так и будет, – сказала миссис Торнбелл и села сама. – Я верю, что в любом случае вы передадите ей все, что я скажу вам. А теперь, – она заглянула в какие-то бумаги, лежащие на столе, – ваше имя Дон?
– Да, мэм.
– Дон, – повторила она и покачала головой, глядя на папу. – Это полное имя ребенка, данное ей при крещении?
– Да, мэм.
– Хорошо. А вы Джеймс?
– Джимми, – поправил Джимми.
– Мы не пользуемся здесь сокращенными именами, Джеймс. – Она сцепила пальцы рук и наклонилась к нам, зафиксировав взгляд на Джимми. – Такого рода вещи могут быть терпимы в других учреждениях, которые вы посещали, общественных учреждениях, – подчеркнула она, и слово «общественных» прозвучало словно ругательное, – но это специальная школа. Наши учащиеся – из лучших семей Юга, сыновья и дочери людей с наследием и положением. Здесь имена уважаются, имена важны, также важны, как и что-либо другое. Перехожу к сути. Я знаю, дети, что вы не получили такого же воспитания и не имеете преимуществ, какими обладают остальные мои учащиеся, и я представляю, что вам обоим потребуется немного дольше времени, чтобы привыкнуть ко всему. Однако я ожидаю, что вы очень скоро приспособитесь и будете вести себя так, как и должны себя вести учащиеся «Эмерсон Пибоди». Вы будете обращаться ко всем вашим учителям либо «сэр», либо «мэм». Вы будете приходить в школу, одетые чисто и аккуратно. Никакого опротестования распоряжений. Здесь у меня есть экземпляр наших правил. Я ожидаю, что вы оба прочитаете их и твердо запомните. Она повернулась к Джимми:
