В одно мгновение Джиллиан уверила себя, что именно Саэр и убил ее отца. В действительности, однако, это было не так. Отец Джиллиан сражался не на побежденной стороне. Он откликнулся на призыв своего сюзерена, графа де ла Марша, погиб в бою, и граф выполнил свои обязательства перед вассалом, закрепив его владения за Джиллиан и поместив ее туда, где, по его мнению, она должна была оказаться в безопасности. Вопрос, будет ли счастлива Джиллиан, просто не приходил графу в голову – он был совершенно неуместен. Теперь, однако, несчастье, подпитываемое годами издевательств, породило в девичьей головке чудовищную идею.
Убить себя было самым страшным грехом, потому что в таком грехе невозможно исповедаться, покаяться и получить отпущение. Однако убить Осберта было, видимо, грехом куда меньшим. Мужчины постоянно уничтожают друг друга на войне, убивают женщин и детей, а потом исповедываются, каются и получают отпущение грехов. Если Осберт нападет на нее, разве она не окажется в той же ситуации, что и любой другой человек, вынужденный защищаться?
Подобно сомнамбуле, Джиллиан поднялась из-за стола вместе с остальными и ушла в женские покои. К тому времени, когда другие женщины поднялись наверх, она уже лежала, притворившись спящей, на соломенном тюфяке у двери, где спала с тех пор, как ее сочли достаточно взрослой, чтобы наблюдать за служанками, не позволяя им уходить по ночам к своим любовникам. Этой ночью, однако, именно Джиллиан выскользнула за дверь и, спустившись по лестнице, прошла через небольшой двор в сарай, где коротал тоскливые часы командир ночной стражи. Он очень удивился, но не стал ни возражать против ее просьбы, ни выражать сомнения, что предмет, который она просит, вряд ли чем-то поможет ей. Джиллиан ему нравилась. Если ей для какой бы то ни было цели нужен нож, он даст его ей.
Джиллиан вернулась в свою постель, пряча под платьем настоящее орудие убийства в смазанных ножнах. Это был не игрушечный нож для еды с четырехдюймовым лезвием и осыпанной драгоценными камнями рукояткой, которую неудобно держать в руке. Джиллиан несла восьмидюймовый кинжал с заточенным, как бритва, обоюдоострым лезвием и обернутой в кожу рукояткой, которая мягко и удобно ложилась в ладонь. Этот нож, если только она найдет в себе мужество применить его, с такой легкостью войдет между ребер спящего человека, что тот умрет, не проснувшись.
Что бы ни думал по этому поводу караульный, Джиллиан не сомневалась, что у нее хватит смелости воспользоваться своим оружием. То, что ее наверняка поймают и, возможно, приговорят к смерти, нисколько не беспокоило девушку. Смерть была бы для нее скорее избавлением, чем наказанием, и даже, может быть, доставила бы удовольствие от сознания того, что Саэр лишится ее собственности.
Случилось, однако, так, что ни караульному, ни Джиллиан не суждено было убедиться в своей правоте, Джиллиан не довелось продемонстрировать свою целеустремленность. Осберт не делал ни малейшей попытки покушаться на нее. Он не потащил ее к священнику, подученному игнорировать ее протесты и обвенчать их; он не пытался воспользоваться ею без бракосочетания. Он нападал на нее лишь словесно, с ухмылкой рассуждая о «великой чести», которая ей будет оказана. Но среди хитрых и грязных намеков Осберта проскользнуло и то, что он везет ее в Англию.
Под спудом страха в душе Джиллиан забрезжила новая маленькая надежда. В Англии правит король Джон. Отец Джиллиан был вассалом короля Джона. Может быть, ей каким-то образом удастся бежать от Осберта и Саэра и сдаться на милость короля. Надежда была невелика. Джиллиан знала: она мало что может предложить английскому королю. Земли ее находились во Франции, и у короля Джона не было возможности получить от них какую-либо выгоду, но все-таки… Находя утешение в длинном ноже, который был привязан к ее бедру под платьем, и в плену призрачных надежд, Джиллиан испытывала от путешествия почти удовольствие.
Путь был долгим и трудным. Первые несколько дней Джиллиан едва не теряла сознание от усталости, когда спрыгивала с седла каждый вечер. Естественно, она не жаловалась и никогда не просила остановиться и передохнуть. Наемники, не знавшие ее истории и недостаточно проницательные, чтобы распознать за словами Осберта о том, какая счастливая судьба ждет эту девицу, злой насмешки, были потрясены выносливостью леди. Дни проходили, и симпатия воинов к ней продолжала расти. Во-первых, они распознали ее острое отвращение к Осберту и были солидарны с ней. Во-вторых, они почувствовали на себе ее заботу.
Обе стороны, конечно, знали свое положение. Джиллиан была «леди», не чета им, но она понимала и уважала то, что они делали. Довольно часто, когда Осберт отъезжал дальше с двумя своими ближайшими компаньонами, Пьером и Жаном, в поисках какой-нибудь крепостной девушки, чтобы позабавиться с ней, у Джиллиан появлялась возможность общаться с воинами. Сначала ей просто хотелось разузнать что-нибудь об Англии, и она действительно услышала много интересного о ситуации там, но одновременно она узнавала и этих людей, и они узнавали ее ближе.
Единственное, о чем Джиллиан не спрашивала наемников, и те тоже об этом не упоминали, поскольку, естественно, и сами не знали, была причина, по которой Саэр приказал ей выехать в Англию. Узнала она об этом лишь семнадцатого сентября, в день их прибытия, когда Осберт представил ее пред очи Саэра.
– Боже мой, – хихикнул старик, впрочем, с довольно злобной интонацией, – лорд Тарринг не сможет пожаловаться на то, какую жену мы ему выбрали. Я уже совсем забыл, как ты прекрасна, Джиллиан. – Затем он пристально взглянул на сына. – Ты ведь не обижал ее? Если она не девственница…
– Я ни при чем, – огрызнулся Осберт, пятясь. – Можешь спросить людей. Я не прикасался к ней, даже чтобы помочь подняться в седло или слезть. Я не приближался к ней.
Саэр презрительно посмотрел на своего малодушного сына и неодобрительно фыркнул. Как бы то ни было, но и трусы имеют свою ценность. Он не смог бы осуществить то, что планировал, со своевольным старшим сыном. Саэр снова обернулся к Джиллиан и прищурился.
– Тебя привезли сюда как невесту хозяина этих владений, – рявкнул он. – Возражать бесполезно – твой господин во Франции, за много миль отсюда, за морем. Он не приедет в Англию выслушивать твои жалобы.
– Да, милорд, – прошептала Джиллиан, думая о ноже, который, казалось, уже сросся с ней, стал ее частью.
– Я рад, что ты такая разумная, – заметил Саэр, но в голосе его особой радости не слышалось. Казалось, он даже расстроен тем, что она не протестует, и он не может прибить ее за непослушание. Саэра не покидало дурное настроение с тех пор, как ему удалось ускользнуть из клещей Адама, в которых тот едва не раздавил его. Затем злоба его поутихла, и он по-волчьи оскалился. – Твой муж, возможно, не придется тебе полностью по вкусу, поскольку он слегка поврежден умом и телом, но он не будет обижать тебя и вполне способен исполнять супружеские обязанности.
